|
Библиотека ``Звезды Ориона - Путь Ора`` |
|||||||
Конкордия Антарова - Две ЖизниКнига 1
Глава 22. Неожиданный приезд сэра Уоми и первая встреча его с Анной
Дома навстречу нам к калитке вышел князь. Против обыкновения лицо его было расстроено, хотя приветствовал он сэра Уоми с большой радостью, даже с восторгом, так ему свойственным. Мы пропустили сэра Уоми и Ананду вперед. Не сговариваясь с князем, мы оба поняли, что хотим что-то сказать друг другу.
— Князь, — шепнул я ему, — к обеду надо непременно дыню. Восточный мудрец без дыни невозможен, — повторил я ему слова кондитера, вдруг уверовав в них как в несомненную истину.
— Ах ты Господи, я совершенно об этом забыл! Сейчас побегу распорядиться, — засуетился князь. — Но, Левушка, это поправить легко. А вот вещи эти проклятые лежат все в комнате до сих пор. Я ношу ключ в кармане, чтобы никто туда не вошел. Ананда трогать их не велел, и я боюсь ослушаться и их убрать.
Мы стояли перед крыльцом Ананды и, должно быть, имели вид заговорщиков, потому что услышали его веселый смех и слова:
— О чем вы так таинственно шепчетесь, друзья?
— О вещах, что лежат на полу, — ответил я.
Лицо Ананды стало серьезно, он бросил нам: «Подождите» — и вернулся к сэру Уоми.
Прошло, вероятно, минут десять. Князь успел распорядиться о дыне и вернуться обратно, раньше чем на крыльце показались оба наших друга.
— Не волнуйтесь, князь. Все это очень вам неприятно, но страшного для вас и вашего дома нет ничего. Вот, я вижу у стены стоит лопата. Возьмите ее с собой, она нам пригодится, — сказал сэр Уоми князю.
Князь очень удивился, но не сказал ничего и взял стоявшую у стены лопату.
Через несколько минут мы были в комнате и остановились возле сверкавшего розового браслета и узкого ножа. Сэр Уоми, взяв у князя лопату, подобрал на нее обе вещи, достал из кармана коробочку, вроде табакерки, и высыпал из нее какой-то желтый порошок, густо покрывший браслет и нож.
— Отойдите, Левушка, станьте за моей спиной, — сказал мне сэр Уоми. — А вы, князь, встаньте за Анандой.
Когда мы исполнили его приказание, он поднес спичку к лопате и отодвинулся от нее.
Порошок ярко вспыхнул, вскоре послышались шипение и треск, а потом, точно разбитое стекло, с каким-то стоном разлетелся вдребезги нож. Дым и смрад разошлись по всей комнате, и Ананда во всю ширь распахнул дверь на балкон.
— Вот и все. Теперь ни для кого больше эти вещи не представляют опасности. Бедный Браццано решил, что он колдун и владеет тайнами средневековья, представляющими из себя несокрушимую силу. И как всегда, при встрече с истинным знанием все злые тайны, не представляющие из себя ничего, кроме той или иной силы гипноза, разлетаются в прах, — задумчиво обводя нас своими фиолетовыми глазами, говорил сэр Уоми.
— Теперь, Левушка, вы можете взять браслет, он абсолютно безвреден, а по красоте вещь изумительная. — Сэр Уоми засмеялся и с неподражаемым юмором продолжал: — Можете хоть Анне надеть его на ее прекрасную руку. Надо только его протереть, он закоп-тился. Возьмите вот этот флакон и протрите камни.
Он подал мне небольшой флакон, я смочил носовой платок и протер браслет. Больше в жизни я уже такой вещи не видел. Вероятно, Браццано ограбил какую-нибудь гробницу египетских фараонов. Думаю, в коронах европейских королей не было подобных камней и оправы.
Я собрал жалкие остатки искривленной, ставшей совсем черной стали на лопату и выбро-сил с балкона в сад, а браслет подал сэру Уоми.
— Нет, дружок, эта вещь предназначалась для передачи через вас. Снесите ее в вашу комнату, умойте руки, и не будем задерживать нашего милого хозяина с обедом, — ласково сказал мне сэр Уоми. — А какова будет судьба браслета — увидим дальше, — усмехаясь, прибавил он.
Я быстро прошел к себе, спрятал, не без отвращения, браслет, доставивший стольким людям страдания и заботы, умылся и присоединился ко всему обществу, вышедшему на балкон.
Я застал уже конец разговора. Сэр Уоми говорил:
— Все эти так называемые темные силы — не что иное, как невежественность. Люди, стремящиеся подсмотреть силы природы — при известном напоре одной воли, — отыскивают их. Обычно это люди, одаренные развитыми более, чем у других людей, психическими силами. Но так как их цель — знание, служащее только их собственному эгоизму, их страстям и обогащению в ущерб общему благу — они отгораживаются в отдельные группы, называя себя самыми различными умными именами. Они подбирают себе компаньонов непременно с большой и упорной волей, обладающих силой гипноза.
Это очень длинная история, о ней в двух словах не расскажешь. Тянется она к нам из древнейших времен, и очагов ее лжи и лицемерия очень много, слывущих под именами колдунов, алхимиков, провидцев и т. д.
Ближе к делу, скажу о данном случае. Почему скрючился и лопнул кинжал? Потому что так называемый «наговор» на нем был сделан на смерть упорством воли. То есть если бы человек, которому был дан этот кинжал в руки, встретил препятствие к выполнению внушенного ему приказания, он убил бы всякого мешавшего ему. Браслет же нес в себе наговор не только упорства воли, но и любви и имел целью привлечь любовь того, чью руку он должен был украшать, к своему владельцу.
Та сила знания, где не упорством воли, а любя побеждают, скромная часть которого известна мне, помогла мне в одно мгновение победить и уничтожить все труды злой воли невежды, истратившего на свои заклятия годы своей жизни и считавшего свою черную магию величием и вершиной знания.
Слуга пришел звать нас обедать. Весь обед сэра Уоми состоял из молока, хлеба с медом и фруктов. Я нетерпеливо ждал, будет ли он кушать дыню, боясь осрамиться перед князем. Он съел кусок дыни, лукаво поглядел на меня своими беспредельной доброты и ласки большими глазами. Я обмер; мне показалось, что он раскрыл мою черепную коробку и читал там все, что я думал, и видел, как я боялся, будет ли он есть дыню.
— Кстати, Ананда, Хаву вы с И. у меня похитили и пристроили по своему усмотрению. Я остался на бобах, без секретаря, хотя мог бы быть спрошен, желаю ли этого, — весело смеялся сэр Уоми. И смех его напомнил мне звон серебряных, гармонично подобранных колокольчиков. — Теперь я хочу — без спроса у вас — похитить себе во временные секретари вашего юного литератора.
— О, как бы я был счастлив, если бы мог удостоиться такой чести! — в полном восторге воскликнул я.
— Сэр Уоми, я виноват перед вами. Но ведь это только на одну сегодняшнюю ночь, — сказал Ананда. — И если вам сейчас нужен секретарь, я готов служить вам.
Сэр Уоми покачал головой и тихо сказал:
— Хаве придется прожить там много больше. Ты же и И. будете очень заняты. А мальчик пусть будет при мне. Сегодня мне никто не нужен, мой слуга ляжет у меня в прихожей. А завтра, Левушка, если тебе не кажется страшным заделаться секретарем такого сердитого хозяина, приходи в девять часов ко мне и будешь работать часов до трех-четырех.
Сэр Уоми встал, поблагодарил князя и сказал, что в пять часов он с И. и Анандой зайдет осмотреть его больную жену. С самим же князем побеседует завтра вечером у себя.
Я был на десятом небе. Все пело у меня внутри. Мы проводили сэра Уоми в его комнату и вернулись к себе. Ананда устроился в комнате капитана. Я не мог удержаться, бросился ему на шею и попросил:
— Ананда, миленький, хороший Ананда, помогите мне не осрамиться завтра у сэра Уоми. В чем заключаются обязанности его секретаря?
Ананда обнял меня за плечи, рассмеялся своим металлическим смехом и, поддразнивая, сказал:
— Вот если бы ты не боялся Хавы, ты бы мог у нее об этом спросить.
— Ну, что вы, я уже давно с ней подружился! Это уже история моих детских лет.
Ананда снова весело засмеялся.
— Постойте, — сказал я, вслушиваясь в его смех. — Как странно. Вы сейчас два раза засмеялись, и оба раза я почувствовал, что мысли ваши не здесь, а где-то, в чем-то далеком, печальном и даже воинственном. Сэр Уоми смеялся — и я точно серебряные колокольчики слышал. Тогда тоже знал, что мысли его далеко. Но — как бы это выразить? — затруднился я, подыскивая образ для своей мысли. — Понимаете ли, мысль сэра Уоми была какая-то всеобъемлющая. Она жила и где-то там, но также жила одновременно и здесь. А ваша — жила где-то далеко, а здесь только скользила.
— Да ты, Левушка, действительно любишь загадывать загадки, — улыбаясь и пристально глядя мне в глаза, сказал Ананда. — Ты привел меня в полное отрезвление, мальчик. Я действительно был раздвоен в мыслях. Но то, что ты подметил и что составляло разницу в мыслях сэра Уоми и моих, было не рассеянностью. А было тяжким порывом личного горя, причиненного мне одной душой, в твердости и верности которой я ошибся. Конечно, я сам виновен, потому что видел то, что мне хотелось, а не то, что носил сам человек в сердце. И дважды виноват, что воспринял это в личной печали. А сэр Уоми не может лично воспринять ничего. Его любовь проникает в человека, всегда подымая и облегчая его во всех положениях жизни.
Ты отрезвил меня и... ты же порадовал меня и вчера с Генри, и сегодня с Жанной. Ты много выстрадал, но зато как далеко ты шагнул. И сколько бы ни шел вперед человек, каким бы тяжким страданием он ни завоевывал себе знание, если он честен и верен цельно, если компромисс не соблазнит его, он достигает счастья жить легко, радостно. Живи легко и дай себе слово никогда не плакать. — Ананда обнял меня, и мы разошлись по своим комнатам.
Впервые с отъезда из Москвы я сегодня расстался с И. Я имел случай в своем одиночестве подумать еще раз обо всем, чем я обязан этому человеку. Я был полон благодарности и нежной любви к нему. Мне так не хватало сейчас моего снисходительного друга и наставника, и было мне горько, что я ничем не могу быть ему полезен сейчас и не увижу его, проснувшись завтра утром. Решив, что после занятий с сэром Уоми я попрошу у него разрешения сбегать к И., я лег счастливый и радостный. Как ни был тяжел этот день, а жил я сейчас поистине «легко».
Ровно в девять часов следующего утра я стучал в двери сэра Уоми.
— Ты точен, друг, — встретил меня он сам, отворяя мне дверь.
Меня удивило, что в комнате ничего не изменилось, точно здесь продолжал жить Ананда, у которого всегда царил образцовый порядок. И сейчас нигде не было заметно никаких следов завтрака, ни пылинки на столах, — только на письменном столе лежало несколько писем, какая-то тетрадь и еще не обсохшее от чернил перо. Видно было, что сэр Уоми уже давно работал.
Я провел параллель между своей и его комнатами и со стыдом вспомнил, как я сейчас спешил, какой кавардак я оставил у себя в комнате и как бежал бегом, глотая последний кусок у самой двери.
Я дал себе слово и в этом отношении быть достойным своего хозяина. В первый же раз, что И. нет со мной, я оставил комнату в таком хаосе! Мне стало очень, до тошноты, неприятно.
Должно быть, мое лицо отразило мое состояние, потому что сэр Уоми, лукаво улыбаясь, спросил, не страшна ли мне перспектива работы с ним.
— Как могли вы это подумать, сэр Уоми? — даже привскочил я с кресла, в которое он меня посадил. — Я просто — едва вошел — увидел еще одну черту, которая прибавилась к моему сознанию себя недостойным счастья служить вам секретарем. Но бояться вас? От вас так и льются потоки любви. Я еще мог бы бояться Али и его прожигающих глаз. Но в свете ваших глаз можно только тонуть в блаженстве.
Сэр Уоми рассмеялся, и мне снова почудились звенящие колокольчики.
— Зима, тройки... малиновый звон... — невольно вырвалось у меня.
— Что ты там бормочешь, друг? Тут растаять можно от жары и пыли, а ты бредишь зимой?
— Видите ли, сэр Уоми, я совсем ошалел от всех тех встреч и переживаний, которые на меня свалились в последнее время. Я никогда не подозревал, что на свете могут жить такие люди, как Али, Флорентиец, вы, наконец, И. и Ананда. Да, впрочем, я также не думал, что могут быть живые Анны или Наль.
Я слышал слова этих замечательных людей и часто их не понимал. Вернее, моя мысль не поспевала их осознать, а они попадали мне куда-то в глубину и оставались там лежать до времени. Я знаю, что я очень неясно выражаюсь. Но я веду к тому, что яснее всего мне говорят тон голоса и смех человека. Они, точно камертон, ведут меня прямо к пониманию — минуя всякую умственную логическую связь, — к чему-то очень сокровенному в человеке.
Ананда говорит и смеется голосом самым очаровательным. Вряд ли можно найти второй голос не только такой красоты и оригинальности, но хотя бы звучащий таким металлом. Раз его услышав — забыть его нельзя. Но в сердце моем — вот в том месте, куда у меня попадает понимание вещей помимо моей мысли, — я знаю, что в любую минуту его голос может загреметь гневом, как небесный и страшный гром, от которого все вокруг может развалиться. И глаза его — звезды небесные. А засмеется он — я слышу в нем звенящие мечи. А вы говорите — журчат весенние ручьи. Так радостно становится, жить хочется! А как засмее-тесь — дух захватит, точно на тройке катишь под звон волшебных колокольчиков.
— Ну, и секретарь! Если бы я не знал твоего брата, я бы сказал, что твой воспитатель научил тебя хорошо говорить комплименты! Но вот погоди: в тот день, когда мы будем сражаться с Браццано — а это будет не так просто, как борьба с его кинжалом и браслетом, — внезапно серьезно, после только что звучавшего смеха, сказал сэр Уоми, — ты увидишь и меня, по всей вероятности, иным. Тогда и решишь и о моих ручьях и колокольчиках.
— Думаю, что если бы мне было суждено увидеть вас грозным и услышать ваш голос гневным, то это все же были бы раскаты звенящих колоколов, зовущих к тому, чтобы грешные опомнились, — представляя себе видоизмененным сэра Уоми, сказал я с огорчением.
Снова сэр Уоми рассмеялся.
— Ну, хорошо, это еще когда-то будет, и тосковать тебе о благовесте моих колоколов еще рано. Напустика лучше в нашу атмосферу свою зиму, и начнем работать.
И он начал диктовать мне письмо по-английски, которое я должен был писать по-французски. Этот язык я знал хорошо, и затруднений это мне не представляло. Так же я справился с итальянским и русским, но когда дело дошло до немецкого — я спотыкался ежеминутно, и даже в пот меня ударило.
Сэр Уоми засмеялся.
— Что, Левушка, зима уступила место константинопольскому лету? Ничего, через несколько дней практики все наладится.
Он ласково помог мне в нескольких местах. Но я твердо решил упросить И. говорить со мной только по-немецки и помочь мне одолеть этот всегда не нравившийся мне язык.
Я и не заметил, как пролетело время, раздался легкий стук, и в комнату вошел Ананда.
— А, здравствуй, «звон мечей»! — смеясь, встретил его сэр Уоми, вставая и протягивая ему обе руки.
Ананда с удивлением взглянул на него, побледнел, вздохнул и поднес обе руки сэра Уоми к своим губам одну за другой.
— Не смущайся, Ананда, — обнимая его и ласково ему улыбаясь, сказал сэр Уоми. — Этот мальчик старался мне объяснить, что в твоем смехе слышится ему звон мечей. Ну, а я — по его понятию, — весна с ароматами и зима вместе. Он только о Хаве мне не признался. Но уж я сам решил выпытать у него, что ему чудится в смехе Хавы и И.
Голос сэра Уоми был добрым и ласковым.
Я стоял весь красный, как-то сразу устал и ответил, что смеха Хавы не помню, И. почти никогда не смеется иначе, чем шаловливые дети, а вот если чей-нибудь смех кажется мне загадочным, то это смех Анны. Все это я говорил быстро и бестолково и закончил неожиданно для всех:
— Сэр Уоми, у меня к вам огромная просьба. Разрешите мне хоть на час сбегать к И. Помимо того что я стосковался по нем, я тревожусь, не надо ли ему чего-нибудь. Он ведь там уже так долго, — молил я сэра Уоми, жаждая скорей увидеть И.
— Нет, дружок. Один туда не ходи. Мы пойдем, вернее все поедем на лошади князя в магазин. Но предварительно позавтракаем с князем и Анандой. Беги умывайся, переодевайся так, чтобы сразу после завтрака выехать из дома, и приходи в столовую, где уже наверное будем с тобой оспаривать друг у друга дыню.
|
|||||||
|
Звезды Ориона - Путь Ора © Copyright 2020
|
|||||||