|
Библиотека ``Звезды Ориона - Путь Ора`` |
|||||||
Конкордия Антарова - Две ЖизниКнига 1
Глава 23. Вечер у Строгановых и разоблачение Браццано
Еще два дня жизни мелькнули для меня как счастливый сон. Занятия с сэром Уоми, письма, которые я писал под его диктовку каким-то неведомым мне людям, иногда пронзали меня так глубоко, что я еле удерживал слезы и дрожание руки. Сколько было в них любви, утешения! Особенное впечатление произвело на меня письмо к одной матери, потерявшей взрослого сына. Той нежности, уважения к огромности ее горя и вместе с тем величия мудрости, которое несло ей письмо сэра Уоми, я не мог спокойно слышать, и слезы бежали по моим щекам, когда я его писал. Как много надо было выстрадать самому, чтобы так понимать чужое горе. Всю бездну земных страданий надо было постичь, чтобы суметь так понять и утешить скорбящего человека. В конце третьего дня сэр Уоми прислал за мной. Когда я вошел в его комнату, я там нашел И. и Ананду. Сэр Уоми сказал мне, что сейчас все они пойдут к княгине и, если я хочу, я могу тоже идти.
Если бы сэр Уоми шел не через десять комнат, а через десять пустынь, и тогда бы я был счастлив каждой минуте, проведенной с ним.
— Я позвал тебя, поджидаю и капитана. Оба вы видели человека — старую княгиню — обломком тела и духа. Не думаю, чтобы и сейчас можно было назвать ее цветущей яблоней, — чуть улыбнулся он. — Но как тебе, так и капитану, мне кажется, будет очень поучительно увидеть, как возрождается иногда человек. Княгиня нас не ждет. Мы застанем ее без всяких прикрас, в которые облекается человек, даже духовно высокий и очень правдивый, если он ждет посещения, о котором мечтал. Встреча — если к ней готовился человек — почти всегда носит в себе лицемерие. Самые ценные встречи людей — встречи неожиданные.
Пойдемте, ты с капитаном останешься в комнате рядом с комнатой княгини. Когда настанет время, если будет нужно, я вас позову.
Мы вышли, по дороге я забежал за капитаном в его комнату, и через несколько минут мы были в комнате рядом со спальней княгини. Там было темно, в комнате же княгини горели яркие лампы, и нам все было видно и слышно, что делалось там.
Княгиня сидела в кресле. Ее старое лицо до того изменилось за время, что я ее не видел, что я не узнал бы ее. Никакой жестокости, никакой властности в этом лице теперь не было.
Князь сидел возле нее и держал в руках книгу, намереваясь, очевидно, ей читать.
Услышав шум, он спросил: «Кто здесь?» — но, узнав сэра Уоми, быстро, весь просияв, пошел ему навстречу. Увидя, кто входит в комнату, княгиня пыталась приподняться, но сэр Уоми запретил ей вставать. Он сел на место князя, И. и Ананда разместились по сторонам стола, а князь встал за креслом княгини, весь сияя, точно лампада.
— Я вас не ждала сегодня, сэр Уоми, хотя жаждала видеть вас. Я не смела просить вас еще раз навестить меня. А вот теперь вы пришли, и я так растерялась, что забыла все, о чем хотела вас просить, — сказала княгиня.
И голос ее изменился. Ни грубости, ни визгливости, которые так неприятно поражали в нем раньше, не было.
— Вам не о чем меня просить, княгиня. Это я пришел поблагодарить вас за бедных детей, которых вы облагодетельствовали. Я ведь вам ничего не говорил о них. Я только указал вам, что вы обидели их мать на пароходе. А вы не только осознали свою ошибку, но и творчески поправили, положив на каждого ребенка по десяти тысяч. Знаете ли вы, как ценен ваш дар именно потому, что никто у вас его не просил, а вы сами подали бедным детям такую помощь? Если бы вы спрашивали советов у десяти мудрецов, то и тогда вы не поступили бы правильнее и умнее.
— О, сэр Уоми. В моей болезни ваши помощники так много дали мне не только в физическом смысле. Из их разговоров со мною, таких терпеливых, любовных, мудрых, я поняла весь ужас, в котором прожила жизнь. И то, что вы говорите мне слово благодарности, тогда как им и вам я обязана более чем жизнью, — я просто не могу перенести.
Княгиня закрыла лицо руками, немощными, узловатыми, безобразными, и горько плакала.
— Не плачьте, княгиня. Непоправимо только то, чего человек не понял до смерти и так и ушел с земли. Выслушайте меня. Если вы осознали, что вы обидели Жанну, — позовите эту милую и, поверьте, очень несчастную женщину и извинитесь перед ней. Дар сердечной доброты — вот все, что необходимо человеку изливать в своем труде дня. И если вам кажется, что вы уже стары и больны, что ваше время для труда невозвратно прошло, то это полнейший предрассудок. Можно быть обреченным на неподвижность, лишенным рук и ног — и все же не только трудиться, но и творчеством своей любви и мысли вдохновлять толпы народа. Наивысшая форма труда мудрости, какая известна мне, несет миру вдохновение и энергию одной силой своей мысли, оставаясь сама в полной внешней неподвижности. Но мысль этой неподвижной мудрости составляет огромную часть движения вселенной. И каждому человеку — в том числе и вам — важно жить, не выключаясь из этого вечного движения, не останавливаясь, но все время идя в нем, как солнце и лучи, неразлучно.
Прост ваш день труда. Обласкайте каждого, кто войдет к вам. Если к вам пришел одинокий, отдайте всю любовь сердца, чтобы, уходя, он понял, что у него есть друг. Если придет скорбный, осветите ему жизнь вашей радостью. Если придет слабый, помогите ему знанием того нового смысла жизни, который вам открылся. И жизнь ваша станет благословением для людей.
Уймите слезы, друг. Постарайтесь спокойно, без обиды, стыда или раздражения вдуматься в то, что я вам скажу. Я не проповедь вам читаю, не поучаю вас морали условных кодексов земли. Я хочу помочь вам войти в иную ступень жизни, где вы сами могли бы раскрепоститься от тех страстей, в каких провели жизнь и от которых сами же больше всего страдаете. Сейчас вы брезгливо отворачиваетесь, когда в ваших воспоминаниях встают те или иные образы. За всю вашу жизнь вы только один раз поверили в безусловную честность человека, в честность вашего мужа.
Не буду сейчас входить в подробности вопроса, так ли это было на самом деле, что вам все встречались малочестные или это вы так воспринимали людей и жизнь, их честь и достоинства. Но — даже и в этом единственном случае — до конца ли вы доверились человеку? Разве вы ничего от него не утаили? Разве он знает истину, хотя бы о ваших денежных делах? Проверьте, ведь вы — как скупой рыцарь — боитесь открыть кому-либо тайну ваших истинных боготворимых сокровищ, хотя вам и кажется, что вы уже победили свою жадность и скупость.
Зачем вы продолжаете жить во лжи? Пока вы окончательно не поймете, что нет одной жизни земли, вырванной из всей атмосферы вселенной, а есть единая жизнь, неразделимое зерно духа и материи, что нет только одной трудящейся земли, а есть общее колесо живого трудящегося неба и живой трудящейся земли, колесо, единящееся на общих земле и небу принципах, не терпящих лжи и лицемерия, не подлежащих изменению от желаний и воли людей, а движущихся целесообразно и закономерно для жизни всей вселенной, — вы не найдете радости жить.
Сколько бы, вам ни оставалось еще жить — вас неизменно будет преследовать страх, пока вы будете думать о каждом своем дне, как о мгновении вашей только одной земной жизни.
Если из жизни земли исключить понимание своей текущей жизни, как связи вековых причин и следствий, вся данная жизнь земли сводится к нулю. Из-за того или иного конгломерата страстей и желаний, без перспективы света, который можно внести в труд дня, без знания, что свет горит в каждом человеке всего человечества вселенной, жить творчески нельзя. Кто живет, не осознавая в себе этого света, тот примыкает к злой воле, думающей, что она может покорить мир, заставив его служить своим страстям, своим наслаждениям.
Когда умолк голос сэра Уоми, княгиня все еще сидела, закрыв лицо руками.
— Как могли вы так узнать все, сэр Уоми, точно бы я сама рассказала вам о своей жизни? — раздался голос княгини.
И какой это был голос! Точно ей стоило невообразимого труда каждое слово. Казалось, у нее схватило клещами сердце и она преодолевает боль.
— Это неважно, княгиня, как я узнал о ваших тайнах. Важно и не то, что я вам принес какую-то весть. А важна весть, которая дошла до вас и как вы ее приняли. На Востоке говорят: «Нужно, и муравей гонцом будет», — ответил ей сэр Уоми. Но уже поздно, и вы утомлены. Примите лекарство, что вам сейчас даст И., посидите с вашим милым мужем и обдумайте вдвоем все, что я вам сказал. Все мы еще некоторое время пробудем в Константинополе, и еще не раз я побеседую с вами. Помните только, что раскаяние, как и всякая жизнь в прошлом, не имеет смысла, так как лишено всякого творчества сердца. Жизнь — это «сейчас». Это не «завтра» и не «вчера». Одно неизвестно, другого не существует. Старайтесь научиться жить летящим «сейчас», а не мечтой о завтра, которого не знаете.
Сэр Уоми встал, ласково простился с супругами и вышел к нам. Мы присоединились к нему, и все вместе перешли в его комнаты.
Здесь мы пробыли очень недолго. Сэр Уоми отправил нас с капитаном к себе, велев нам быстро переодеться в свежие костюмы и объявив, что мы сейчас поедем к Строгановым.
Он спросил нас, остаемся ли мы твердыми в своем решении помогать ему в деле разоблачения да-Браццано и освобождения несчастных членов семьи Строганова от его гипнотической власти. Оба мы подтвердили, что остаемся верны данному слову, и, не колеблясь, сказали, что отдаем себя в его полное распоряжение.
— Друзья мои, — ласково сказал нам сэр Уоми, — есть такие стадии духовного развития людей, где некоторые грубые земные дела уже невозможны для высоко восшедшего духовно человека. Точно так же, как и некоторые высокие дела, где духовные вибрации гораздо выше обычных, земных, недоступны формам людей более грубым.
В сегодняшнем случае будет несколько раз такое положение вещей, где ни один из нас не сможет прикоснуться к тому, что надето на людях, без риска причинить им очень сильный удар от соприкосновения с нашими гораздо более высокими вибрациями, вибрациями, которых не смогут вынести их тела. Они могут заболеть и даже умереть от нашего прикосновения.
И вам придется действовать за нас, чтобы спасти этих людей. Будьте очень бдительно внимательными. Ничего не бойтесь. Слушайте то, что я вам буду говорить или что будут тихо передавать вам И. или Ананда. Действуйте немедленно, как получите приказание, точно его выполняйте и думайте только о том, что сию минуту делаете.
Теперь идите; лошади уже нас ждут; возвращайтесь сюда же: времени вам двадцать минут.
Мы помчались к себе, быстро переоделись в новые костюмы и через четверть часа уже входили к сэру Уоми.
Наши друзья были закутаны в плащи, а мы с капитаном взять их не догадались. Но слуга сэра Уоми, улыбаясь, подал и нам такие же плащи, в какие были закутаны наши друзья, и мы вышли к калитке.
Здесь нас ждал широкий экипаж, мы свободно уселись в нем и поехали к Строгановым.
Я ожидал, что перед подъездом будет много экипажей, но оказалось, что пока была только одна коляска, из которой выходил Ибрагим с отцом.
Весь дом был освещен, но гости нигде не только не толпились, а комнаты были безлюдны. Мы с капитаном удивленно переглянулись, решив, что съезд еще, очевидно, не начался.
В гостиной мы застали всю семью Строгановых. Их было так много, в лицо я их уже всех знал, но имен положительно не помнил.
Жена Строганова была в каком-то переливчатом, точно опал, платье. Она куталась в белый шелковый платок; но мне казалось, что не сырость от дождя — как она говорила — была ей вредна. А она старалась — мне чудилось — скрыть руки и шею, на которых не было ее прежних украшений. Вид ее был смущенный и растерянный.
Анна была в синем платье с белыми кружевами, которое напомнило мне платок сэра Уоми. Бледность ее лица меня поразила. Она была совершенно спокойна, и какая-то новая решительность чувствовалась в ней. На ее прелестной руке сверкал браслет Браццано.
Сам Строганов выглядел больным или, вернее, точно встал после болезни.
Что касается любимчика, который внушал мне такой ужас в магазине Жанны своим видом, то теперь он имел свой обычный, презрительно-снисходительный вид «неглиже с отвагой». Только иногда по его лицу пробегала легкая судорога, и он брался за свою феску, точно желая увериться, на месте ли она. Я подсмотрел, что страх, даже ужас, мелькал у него порой в глазах, когда он смотрел на сэра Уоми.
Словом, я окончательно превратился в «Левушку — лови ворон», в результате чего И. взял меня под руку.
Я опомнился и увидел да-Браццано, входившего в комнату. На его адской физиономии была такая наглая, самодовольная уверенность, точно он говорил: «Что, взяли? Разве я когда-нибудь был согнут или без языка?»
Он развязно, как к себе домой, вошел в комнату. Фамильярно целуя руку Строгановой, он как будто чуть-чуть удивился ее равнодушию, но тотчас же, делая галантные манеры, изображая из себя лорда высшей марки, направился к Анне. «Посмотрел бы ты на лорда Бенедикта», — мелькнуло в моей голове.
Склонившись перед ней, нагло глядя на Анну, как на свою собственность, он ждал, чтобы она протянула ему руку. Не дождавшись и, очевидно желая скрыть досаду, он фальшиво рассмеялся и сказал:
— Дорогая Анна, ведь вы же по-европейски воспитаны. И я не собираюсь устроить в своем доме для вас гарем, хотя я и турок. Протяните же мне вашу прелестную ручку, на которой я вижу залог вашего согласия стать моей женой — и моего счастья.
— Я прежде всего для вас не Анна, а Анна Борисовна. Что же касается каких-то залогов, то их я от вас не принимала и слов вам никаких не давала, — прервала она его так резко, что даже этот злодей опешил.
Не знаю, чем бы кончилась эта стычка, если бы Строганова не вмешалась, говоря ему:
— Браццано, что же вы не здороваетесь с сэром Уоми и не познакомите нас с вашим другом?
Вместе с Браццано вошел в комнату человек высокого роста, широкоплечий, но с такой маленькой головой, что невольно вызывал представление об удаве. Лицо его, вероятно от больной кожи, а может быть и спиртных напитков, было ярко-красное, почти такое же, как его феска, с фиолетовым оттенком на щеках и носу, а маленькие, черные, проницательные глаза бегали, точно шарили по всему, на чем останавливались.
Когда Анна обрезала Браццано, мне показалось, что на этом грязном и противном лице мелькнуло злорадство.
Браццано представил хозяйке и обществу своего друга под именем Тебальдо Бонда, уверяя, что красота Анны заставила его сегодня забыть все правила приличия.
|
|||||||
|
Звезды Ориона - Путь Ора © Copyright 2020
|
|||||||