|
Библиотека ``Звезды Ориона - Путь Ора`` |
|||||||
Конкордия Антарова - Две ЖизниКнига 1
Глава 22. Неожиданный приезд сэра Уоми и первая встреча его с Анной
Наутро следующего дня, не успел я проснуться, как И. уже звал меня идти к Ананде. Мы спустились вниз, было еще не жарко, и я с восторгом вдыхал аромат цветов, которых князь развел множество в своем саду.
Гул города слышался вдали. Мне казалось, что это там, за оградой мчатся люди и страсти, свиваясь в клубки страданий и легко исчезающего счастья. А здесь подле И. и Ананды живет атмосфера устойчивого мира.
Но тотчас же мелькнуло в моей памяти измученное лицо Генри и его бешеный голос и натиск на мою дверь. Я вздохнул и еще раз понял слова И., что никого нельзя поднять в иную атмосферу, если он сам ее не носит в себе.
Первое, что я увидел у Ананды, был Генри, уныло сидевший перед столом.
— Здравствуй, Левушка, — сказал мне Ананда. — Скажи, пожалуйста, почему ты не открыл дверь Генри ночью, хотя он заклинал тебя, уверяя, что двум людям грозит смерть?
— Только потому, что дал слово себе не нарушить своей верности вам. А Генри пришел после того, как я дал вам слово ни с кем не видеться три дня. Только потому я и письмо у него не взял. И если бы он говорил мне, что он сам сгорит в огне, если я не открою, — я все равно верил бы вам, а не ему, верил бы, что того, что знаете и можете вы, не знает и не может Генри, хотя — в то же время — я совершенно уверен, что Генри знает и может гораздо больше, чем знаю и могу я сам. У меня не было и нет никаких сомнений. И если я поступил, по вашему мнению, не так, я прошу прощения. И все-таки, если бы вы, или И., или Флорентиец дали бы мне какое-то поручение или наложили на что-то запрет, я ни за что бы не нарушил данного мне приказания.
Зная свою невежественность, я не осмелился бы судить ваших распоряжений. Будучи же спасенным вами от смерти, зная, как самоотверженно вы пришли на зов Флорентийца, чтобы помочь моему брату, я из одного чувства благодарности и преданности решился бы скорее разделить вашу печальную судьбу, если бы это могло случиться, чем нарушить верность данного вам слова.
— Что ты скажешь мне, Генри? — спросил Ананда.
Его голос меня потряс. Ни один отец не мог бы так ласково, с таким состраданием обратиться к своему провинившемуся сыну. Я внутренне устыдился. Я был горд, что выполнил свой урок, что не споткнулся о какую-то условность, видя существо дела. Теперь я имел возможность понять, что я любил моих высоких друзей, был им предан и благодарен. Ну, а любил ли я Генри? Тон голоса Ананды, где не было ни капли упрека, а только одно бесконечное сострадание, показал мне, как должна звучать истинная любовь.
Генри, за минуту мрачный, поднял голову, посмотрел Ананде в глаза и хрипло сказал:
— Я сам не понимаю, как мог я дойти до такого состояния.
— Я ведь тебе говорил, чтобы ты не брал писем у Жанны. Я тебя предупреждал, чтобы ты не знакомился с Браццано. Я объяснил тебе, что тебе — кармически с ним связанному — придется помочь ему, но тогда, когда ты увидишь и поймешь его злодеяния. Я запретил тебе даже видеться с ним сейчас без меня или И., а ты пошел к нему, да еще повел к нему Жанну.
— Нет, Жанна не переступала его порога.
— Только потому, что вас встретил Строганов и ты не посмел увести ее в рабочее время из магазина, — продолжал Ананда. — Но дело теперь не в этом. Ты, Генри, потерял возможность кончить свои вековые счеты с этим человеком. Ты мог, с моею и И. помощью, заплатить добром и любовью за все зло, что сделал твоей матери и тебе когда-то этот человек. И ты не вынес самого легкого из испытаний, чтобы двинуться дальше в своих знаниях и науке.
Тебе надо расстаться сейчас со мной не потому, что я сержусь или недоволен тобой. Но просто потому, что в атмосфере тех вибраций, где живу я, в колебании волн той частоты и высоты, где легко дышу я, ты теперь, с бунтом в душе, жить не сможешь.Выбрось письма — они давят тебя. Рука, их писавшая, была во власти зла, в гипнозе сильного, темного и лживого существа. Брось брелок, который тебе привесил Браццано. Посмотри, во что превратилась голубая жемчужина, которой ты так любовался.
Генри, весь до волос залитый краской стыда, вынул часы и с трудом, дрожащими руками, отцепил круг из черного агата. Когда он хотел положить его на стол, И. удержал его руку, говоря:
— Не надо пачкать стол этой отвратительной вещью. Разве в середине голубая жемчужина?
Генри положил брелок на ладонь и вскрикнул:
— Да ведь еще вчера днем я видел, как она переливала голубым и алым цветом! А теперь здесь смола липкая и красная, как капля крови.
— Брось ее вместе с письмами в камин, и ты, может быть, кое в чем убедишься, — подавая Генри зажженную свечу медленно, но как бы что-то побеждая, сказал Ананда.
Генри колебался. Но две пары глаз с таким огнем воли были направлены на него, что он положил письма в камин, на них брелок и поджег.
Как только бумага вспыхнула, раздался треск, как от выстрела, и все то, что было за мгновение брелоком, разлетелось в мельчайшие куски, а потом в порошок. Комнату наполнил смрадный дым. Я закашлялся и даже с трудом дышал. Генри же, не отрывая глаз, смотрел в камин. На лице его выступили капли пота, он точно видел что-то в огне. А огонь — для двух писем — был несоразмерно велик.
Вдруг он вскрикнул, упал перед Анандой на колени и прошептал:
— Какой ужас! О, Боже мой, что я наделал? Что теперь ждет меня?
— Ты вернешься в Венгрию. Там ты уедешь к одному моему другу, если желаешь снова начать искать путь к самообладанию и к встрече со мною когда-либо. Не задумывайся о том, что будет далеко впереди. Ищи только сегодня, сейчас силы и любви решить свой вопрос. Если же не хочешь, если встреча снова со мной когда-нибудь тебе интереса не внушает, иди своим путем как знаешь и хочешь. Ты свободен, как и был свободен все время жизни со мною. Но, если ты решишься ехать к моему другу, ты должен уехать через три часа с отходящим пароходом.
— Жить без вас? Жизни нет для меня там, где нет вас. Но я понял, как я виновен, и раздумывать мне не о чем. Я еду. И слов никаких не даю. Не потому, чтобы я не верил в свои силы. А потому, что я знаю верность вашей любви, знаю, что вы меня позовете, если я буду готов и достоин. Я вымолил у вас, чтобы вы взяли меня. И вы — против воли — взяли меня. Я не буду больше просить. Не буду попусту ждать. Я буду действовать и жить, как если бы я жил подле вас.
— Иди, собери вещи, ни с кем ни о чем не разговаривай и вернись сюда. Я сам объяснюсь с князем, дам тебе письмо и провожу тебя, — погладив его по голове, сказал Ананда.
С большим трудом Генри овладел собой, поклонился нам и вышел. Ах как в эту минуту я любил Генри! Как хотел бы я обнять его, попросить у него прощения за самолюбивые мысли и высказать ему, что всем сердцем понимаю тяжесть его разлуки. Но я не смел прервать молчания моих друзей.
Через некоторое время Ананда встал и позвал нас в свою тайную комнату. Здесь он сел за стол, посадив И. рядом с собой, а я сел под новым деревом сирени, которым чьи-то любящие руки заменили мое, отцветшее.
— Много еще скорби людей ты увидишь, Левушка, в жизни и немало испытаешь ее сам. И каждый раз, где бы и какое страдание ты ни увидел, ты увидишь, что начало каждого страдания — это страх, сомнения, ревность и зависть, а также жажда денег и славы. На этих корнях растут все другие страсти, в которых гибнут люди. Вторая же половина горестей живет в человеке от его слепоты, от мыслей, что вся жизнь включена в маленький период от рождения до смерти, засунута в футляр одной его личной, отрезанной от всего мира жизни. И этот главный предрассудок мешает видеть ясно всю вселенную и понять свое место в ней, в ее труде, в ее гармонии.
Не считай нас существами высшими, как иногда ты склонен. Когда-то и я, и И. — мы шли так же, как ты идешь сейчас. В страдании и плаче разворачивалось наше сердце, в тревогах и муке расширялось наше сознание.Твой талант и твои прежние искания высшей духовной жизни, о которых ты сейчас не помнишь, ввели тебя в такое положение в этой жизни, что ты можешь продолжать свой путь совершенства. Они и столкнули тебя уже с Али и Флорентийцем, с нами и еще сведут со многими в будущем. Я счастлив, что честь твоя и стойкая верность не поколебались и приблизили тебя еще больше к нам.
Видишь ли, одно из дел, из-за которого сюда приехал я, — были Генри, Анна и Строгановы, запутанные в густую и подлую сеть Браццано в прошлом и сейчас. Что касается Генри — ты видел и слышал. Он должен был помочь себе развязать вековую скорбь его матери и свою — и не сумел выдержать первого же легкого испытания. А между тем он многое уже победил и несколько раз был на высоте возложенных задач.
У тебя путь иной. Ты одарен сверхсознательными силами, в которых не умеешь еще разбираться. И тебе, интуитивно, видны смысл и радость жизни, до которых люди-скептики, экспериментаторы, привыкшие все ощупывать руками и считать реальным только то, что могут ощупать, доходят веками. Им приобрести цельность верности так же трудно, как тебе поколебаться в ней. Для них реальность — земля, все остальное — величины абстрактные.
И. расскажет тебе все, что произошло за это время в доме Строгановых. Ты же закалишь свое здоровье в течение десяти дней и пойдешь вместе с нами сражаться за жизнь и свободу Анны, ее отца и матери, а также младшего брата, уже гибнущего под гнетом Браццано. Я прошу тебя еще два дня не видеться с Жанной, которая изводит князя, прося о свидании с тобой, но он держится не хуже тебя, хотя и очень страдает, так как — при его доброте — ему слишком тяжело отказывать ей.
Ты не удивляйся, что еще так долго ждать дня зловещего сражения. Если бы Генри нам не изменил — он помог бы нам очень. Теперь же его роль должен взять на себя до некоторой степени ты. А другую часть его труда исполнит капитан. Я получил от него сегодня письмо. Он благополучно окончил свой рейс и через восемь-девять дней будет здесь. Вот его-то мы и подождем.
Ну, будь и дальше так благополучен в своем духовном пути, мой друг. Добивайся полного бесстрашия. И не забудь, что бесстрашие — это не только отсутствие трусости. Это полная работоспособность всего организма, полное спокойствие в атмосфере опасности. Тебе надо так уметь жить, чтобы ты, ощущая руку Флорентийца в твоей руке, не знал не только страха, но даже дрожания в нервной системе своего физического проводника.
Ананда проводил нас с И., и его глаза-звезды долго еще видел я перед собой.
Мы вышли в город и, медленно идя в тени, добрели до кондитера с волшебным «Багдадом». Признавшись ему, что мы еще ничего не ели, мы попросили нас накормить, как он сам знает. Он провел нас на маленький, укрытый в тени балкон и попросил подождать минут пятнадцать — двадцать, но зато потом мы будем вознаграждены за терпение. И. напомнил ему, что мы вегетарианцы и согласны ждать до получаса.
Оставшись вдвоем со мной, И. стал рассказывать мне, что произошло за период моей болезни.
Одним из первых новых для меня фактов был визит Строгановой к Жанне, куда она — втайне от мужа и дочери — привезла Браццано.
— Как несложно было для Браццано сделать Жанну своим оружием, так же несложно оказалось ей обворожить Генри и ввести его в сношения с самим Браццано. Генри поверил, что Строганов ревнует дочь и не позволяет ей выйти замуж, что Анна — жертва деспотизма отца и Ананды и что наибольшие страдальцы — сама мать и ее младший сынок.
Когда Генри прощался с Браццано, тот — превосходя его силами — внушил Генри заманить меня к нему, какими бы способами он этого ни достиг. Вместе с тем Браццано, имея полную власть над женой Строганова и ее сыном, подготовляет все для похищения Анны. Браццано боится только Ананды, так как со мной одним он предполагает справиться при помощи своей клики, хотя бы отправив меня на тот свет, — улыбнулся И. — Но он не знает, что сэр Уоми уже едет к нам. И тебе предстоит приятная встреча с Хавой. Браццано уже забыл, — помолчав, продолжал И., — как ему пришлось уронить свой наговоренный браслет, который он украл, кстати сказать. А я жалею, что дал ему возможность распрямиться раньше времени. Я не учел, что он так скоро это забудет, и не понял сразу, как сильна эта гадина.
Дальше он мне рассказал, как Строганова своими безобразными домашними сценами довела мужа до безумного страха и наконец припадка едва не стоившего ему жизни.
— Но Анна? — перебил я И., не будучи в силах выдержать более. — Неужели Анна могла сомневаться, выйти ли ей за Браццано?
— Нет, не здесь крылись ее сомнения, тоже едва не унесшие и ее. Она, видя кажущуюся внешнюю инертность Ананды, решила, что он не видит, как ее преследует турок, и просила ей помочь освободиться от него. Ананда ей ответил, что причина ее страданий в ней самой, что ей надо проверить в себе, насколько она уверена теперь в том пути целомудрия, который сама — добровольно и вопреки совету Ананды — избрала. Что надо в себе решить ясно вопрос, идет ли она путем радостной любви, желая найти путь освобождения. Или она идет к целомудрию только потому, что любимый ею не может быть ей мужем? Если она идет путем отречения и отказа, ограничения и отрицания вместо утверждения жизни, где любя побеждают и творят в радости, — она не дойдет до тех путей, где сможет слиться в труде и творчестве со своим возлюбленным.
Анна, не углубляясь в смысл слов Ананды, решила, что любимый ею ее по-настоящему не любит. Впала в сомнения, так ли, вообще, она повела свою жизнь: бунтовала, требовала, ревновала, усомнилась в том, кого любила. И ты видел сам финал драмы этой души за роялем, — закончил он.
Нам принесли завтрак, подали кофе. Вновь оставшись одни, мы возобновили разговор.
— Ты видел внешнюю сторону драмы у рояля. Я тебе расскажу то, чего ты не мог видеть. Своими сомнениями, слезами, ревностью и горечью Анна разбила вокруг себя устойчивую атмосферу чистоты и мира, в которой был бессилен да-Браццано.
Чтобы его злая воля и грязные мысли могли стать действиями, было необходимо, чтобы в душе и мыслях Анны были щели, в которых можно бы было зацепиться его злу. Ее раз-лад предоставил Браццано эту возможность. Владея силой привлекать к себе такие же злые токи других людей, он вызвал вокруг нее целую тучу злых сил и их мыслей, внушавших Анне, что любимый ею — шарлатан, что никакой иной реальной жизни и радости, как жизнь земли и страстей, не существует, что не для абстрактных величин живут люди, а для своих близких, плотью связанных. И пока Анна играла первую часть сонаты, в ней доходило горе до отрицания Бога, его путей, высоких людей с их недоступной честью. Она готова была все, чем жила годы, признать фикцией. И здесь-то пришлось Ананде, всем сосредоточенным вниманием и волей, вызвать образ того его дяди — вельможи и доктора, — о котором я тебе говорил.
Ты по личному опыту знаешь, что можешь услышать и увидеть Флорентийца, если сосредоточишь на нем свое внимание и всю чистую любовь. Но передать другому человеку свое виденье, если он не обладает этой высшей психической силой, задача очень тяжелая для физического тела человека. Это сделал Ананда для Анны, спас ее, вернул ей силы жить и снова войти в полное равновесие духа.
Потом я расскажу тебе о сыне и жене Строганова...
Вошел хозяин, мы очень поблагодарили его и пошли домой.
— Теперь, я думаю, настало время тебе прочесть письмо капитана. А я пойду к Ананде. Я бы очень хотел, чтобы ты не выходил из наших комнат, пока я не вернусь, — сказал мне И., когда мы возвращались домой.
Я обещал, крепко решив, что никуда не пойду. Я достал письмо и сверток капитана. Запер все двери и сел на диван. Я поймал себя на мысли, что я почему-то ждал Жанну. Не то что ждал даже, но — как и тогда ночью, когда я был уверен, что придет Генри, — я был уверен и теперь, что Жанна придет.
|
|||||||
|
Звезды Ориона - Путь Ора © Copyright 2020
|
|||||||