|
Библиотека ``Звезды Ориона - Путь Ора`` |
|||||||
Конкордия Антарова - Две ЖизниКнига 1
Глава 26. Последние дни в Константинополе
Голос Ананды звучал добротой необычайной. Сам он был прекрасен, я не мог оторвать от него глаз. — Ананда, я все сказал, чтобы образумить мать, — прервал его И. — Неужели ты еще один раз примешь ответ за строптивых людей, которые должны сами решить и выбрать путь?
— Я сама не девочка, сама и беру ответственность за себя, — истерически выкрикнула Жанна и так перепугала детей, что их смех мгновенно остановился и в глазах показались слезы. Они со страхом уставились глазенками на мать, прижались к Хаве, точно ища у нее защиты, и девочка тихо спрашивала:
— Мама будет бить? Ты не дашь нас бить? И дяди не дадут?
Молнии сверкнули из глаз Ананды, и голос его — точно мечи ударили — прозвучал властно, когда он сказал:
— Пора, князь приехал с билетами. Поедем.
— А вот, если захочу, не выпущу детей! — снова закричала Жанна, вставая и направляясь к детям. Дети, думая, что мать бросается наградить их шлепками, ухватились за И., который поднял их обоих на руки, где они сразу затихли, обвив его шею ручонками.
Перед Жанной вырос Ананда, и она снова села на диван.
— Мать — это любовь, а не гроза. Мать — защита и помощь, а не наказывающая рука. Мать — радость, а не слезы. Мать — первое и последнее светлое явление, которое уносит ребенок с земли. Когда поймете это сердцем — тогда увидите детей. Теперь же вы сами подписали себе приговор. Если бы минуту назад вы вылили хоть каплю ласки в прощальный привет детям, я бы еще мог избавить вас от великого страдания разлуки и жизни без них. Теперь — поздно. В том припадке зла и бунта, в каком вы сейчас, — я даже не могу разрешить вам дать им последний поцелуй.
Вошедший князь не понял смысла тяжелой сцены, но хорошо понял состояние Жанны и страх детей. Он улыбнулся детям и передал Ананде документы на детский вклад, которые оставались еще у него на руках. При этом он прибавил, что княгиня, узнав об отъезде детей, благодарная за свое новое выздоровление, решила удвоить свой вклад детям. Что распоряжение об этом уже отдано, а новые документы он передаст Ананде для пересылки опекунам детей.
Ананда просил князя и Анну побыть в магазине до нашего возвращения, что Анна выполнила в полном протесте, а князь в большой радости. В одну минуту дети с Хавой и Анандой уехали в коляске с вещами, а мы с И. пошли ближайшим путем к пристани.
Дети совсем оправились от страха и, несомые Анандой на руках к пароходу, привлекали всеобщее внимание. Лучшей модели для картины «Отец с детьми» нельзя было бы придумать даже и самой богатой фантазии художника.
У Хавы оказалась отдельная большая каюта. Пароход был довольно плохой, хотя и считался одним из лучших.
К моему величайшему изумлению, как только мы вошли в каюту, к нам пришел не кто иной, как слуга сэра Уоми. Он объяснил нам, что послан им в помощь Хаве и только-только успел пересесть с прибывшего сюда сейчас встречного парохода. Хава, Ананда и И. — все приняли это появление как должное. Но я так словиворонил, что даже на обратном пути был еще под парами изумления.
— Отчего тебя так поражает прозорливость сэра Уоми? Я думаю, когда он был еще здесь, он уже, вероятно, мог сделать определенный вывод из поведения Жанны и учесть, как, в какой форме, он сможет ей помочь, — сказал мне И. — Чем больше ты живешь с нами, тем яснее тебе, что нет чудес, а есть только знание. Видя, как огромно знание таких людей, как сэр Уоми, Флорентиец, Али, ты должен понять, как надо верить каждому их слову, как надо быть им верным, как беспрекословно повиноваться надо каждому их приказанию, учитывая и понимая всю высоту их знания и нашу невежественность по сравнению с ними. Здесь лежит основа закона беспрекословного повиновения и ни в чем другом.
«Господи Боже, — думал я. — Брат Николай пишет, что понял, насколько он еще невоспитанный человек! И. говорит о своей невежественности! Что же тогда говорить и делать мне?»
— Учиться и радоваться счастью жить, поняв, что такое — Свет на Пути! — улыбаясь, шепнул мне Ананда, как будто снова заглянул в мой череп и прочел все мое нутро.
Мы шли очень медленно. Очевидно, мои друзья щадили меня, чтобы я несколько пришел в себя. Ананда шел впереди, И., ведя меня под руку, шел за ним, но вряд ли его мысли были возле меня. Он был так углублен в самого себя, что я не решался ничем нарушить его сосредоточенности.
Время мелькнуло для меня, как одна минута. А между тем уже смеркалось, — и мы вошли в магазин, когда работа там уже кончилась. Анна и Жанна убирали последние шляпы в картонки. Князь помогал им и еще раз удивил меня. Этот человек, казалось, везде был на месте. Он так ловко и просто убирал ленты и цветы, так бережно и умело раскладывал перья и шелка, как будто только этим и занимался всю жизнь.
Я вспомнил его в роли сиделки у княгини, — и там он всегда и все умел, никогда не терялся и мог сойти за привычного брата милосердия. За столом в своем доме — он был обаятельным хозяином. Но что же такое было в князе, что делало его «не как все», следуя выражению Анны? И... «вроде идиотика иногда бывает князь», говаривал, бывало, иногда в юмористическом тоне мой дорогой капитан.
Капитан — такой прозорливец в отношении Жанны, — что он видел в князе особенного? И чему я сам не могу в нем подобрать названия? Что я тоже сознаю и чувствую в нем особенного? Что такое живет в князе и так выделяет его среди нас?
Я вспомнил князя на пароходе, рядом с бушующей женой; его лицо тогда, поникшую голову и отчаяние в глазах. Потом — его слабость и мука неопределенности. Его самоотвержение в первые дни болезни жены, наш первый визит в его дом. И князь — сейчас. Того человека нет; есть другой, новый, но в обоих есть какой-то общий остов, но какой — я не знал.
Мои размышления были прерваны внезапным смехом Жанны. И так он прозвучал неестественно, точно бритвой резанул по ушам!
— Доктор И., я никогда не видела вас таким и даже не знала, что вы можете быть такой торжественный, — сказала она, точно вызывая И. на ссору.
— Не знаю, торжественным или еще каким-нибудь кажусь я вам, но знаю, что все силы моей мысли и вся любовь моего сердца сопровождают ваших детей в их далекий путь, желают им мира и счастья, которых они не нашли здесь, — ответил И.
Жанна сразу притихла. Несомненно — ласковый, печальный, такой добрый и нежный, — голос И. пробрался сквозь все внешнее до самых недр сердца Жанны, которое — я знал — было добрым.
— У меня к вам, Жанна, вопрос, — все так же ласково продолжал И. — Завтра мы с Левушкой уезжаем. За этот кусочек прожитой вместе с нами жизни вы и мне и ему говорили не раз, что многим нам обязаны. Считаете ли вы меня вправе задать вам вопрос, задавая который я руководствуюсь только мыслью о вашем счастье? Или, по крайней мере, желанием защитить вас от самого большого из несчастий, в которое вы можете втолкнуть себя сами.
— Спрашивайте, — ответила очень тихо Жанна. — Я не знаю, какой будет ваш вопрос, но, во всяком случае, я отвечу правдиво.
— Вы обещали Леониду выйти за него замуж и отправить до свадьбы детей?
Точно стон вырвался из груди Анны. Она с ужасом посмотрела на Ананду, но тот не ответил ей взглядом, как делал это всегда, а сидел, глядя вдаль, точно решая какую-то задачу и прислушиваясь к чему-то. Жанна совершенно смешалась, вспыхнула, побледнела, теребила раздраженно платок, снова вспыхнула, наконец издала какой-то нервный смешок и сказала:
— Он так меня упрашивал хранить тайну, так уверял, что нам надо обвенчаться по какому-то особому ритуалу у его друзей, и сам все выболтал вам же, а вас боялся пуще сатаны. Вот и доверяй.
— Вы не ответили на мой вопрос, Жанна.
— Ну, что тут отвечать, если вы все знаете? Он пристает ко мне с этим с первых дней знакомства. Сначала просто приставал, а когда я его отшила, стал говорить о браке и о том, что Браццано покровительствует нам в этом.
— И вы обещали? Что именно?
— Я обещала отослать детей и выйти за него. На днях должна была быть свадьба, да все те, кто должен нас венчать по особому ритуалу, не приезжают, и Леонид рвет и мечет.
— Вы любите его, Жанна? Если пожертвовали детьми, значит, любите? — спрашивал И.
— Нет, просто я не в силах жить одна. Я должна иметь мужа подле себя, это невыносимо быть окруженной одними женщинами. Я хочу весело жить. Без мужчин я жить не могу, — угрюмо отвечала Жанна.
— Неужели вы не видите, что этот человек трус? Что он бесчестен? Что он хотел жениться на вас по приказанию Браццано? Что, наконец, он просто хотел иметь в вас рабочую силу? Жить вашим трудом и превратить вас в рабу?
Жанна потерла себе лоб, стала заикаться, старалась что-то сказать, что-то вспомнить и только все снова терла лоб, ничего не отвечая. И. повернулся к Анне.
— Вот еще одно дело ваших рук. Вам суждены благие порывы любви к дальним. В теории, в мечтах ваша любовь к брату-человеку. В деле же простом, мелком, текущего дня, вы не сумели стать основным звеном духовного единения с окружающими вас. Ананда приказал вам давно собрать и сжечь все подарки Браццано у матери и брата. Вы сочли это мелочью и не выполнили. Ананда передал вам приказ сэра Уоми встать между Жанной и братом с первых же их встреч — вы увидели в этом насилие над волей обоих взрослых людей и дали возможность Браццано создать себе канал зла из чистой души этой женщины. В этой жертве зла, павшей благодаря вашему непослушанию, в тех изменивших свой жизненный путь детях, которые едут к сэру Уоми, вы ответственны не только перед Анандой, но и перед сэром Уоми, к счастью Ананды. При его беспредельной доброте он еще раз понес бы ваше иго на себе, а вы, неблагодарная, слепая, еще раз поскользнулись бы глубже прежнего. Так недавно вы рыдали здесь и говорили себе и другим, что хорошо, что ваше ослушание случилось здесь, а не там, куда вам предстояло ехать. А пришел новый случай выказать героизм послушания — и снова вышла на сцену жизни Анна-обывательница, а не Анна «благодать». Сколько же актов человеческой драмы — вашей жизни на земле — вы думаете так прожить? Или ждете, пока подойдет пятый акт, где будет написано: «finita la comedia», и занавес упадет?
Тишина в комнате была так велика, что я различал шорох от потирания рук Жанны. И. подошел к бедняжке, все так же бессознательно потиравшей свой лоб. Ананда тоже встал с кресла и сел рядом с Жанной, взяв ее ручки в свои.
— Вы слышите меня, Жанна? — спросил ее И.
— Конечно, доктор И., конечно, слышу, — раздался прежний звонкий голосок Жанны.
— Вы никогда не допустите к себе Леонида, которого так сейчас боитесь. Вам его бояться нечего, — говорил И., кладя обе свои руки на голову Жанны. — Вы его любите? — снова спросил ее И.
— Что вы, доктор И., он отвратителен, но ведь он брат Анны, мне не хотелось ее огорчать сначала. А потом, я сама не понимаю, как могло все это так далеко зайти.
— Ничего теперь не бойтесь. Никогда не ходите к Строгановым в дом и не встречайтесь с Еленой Дмитриевной. Не принимайте от нее не только подарков, но даже материй для шляп и не работайте для нее. Пусть Анна сама делает матери все, что найдет нужным. Возьмите этот крест, носите его всегда на себе и не забывайте о пологе. И в минуты величайшей слабости и горя обтирайте им лицо, подержите его у лба. Всей силой вашей веры мысленно скажите одно слово: «Али». Вы мгновенно будете получать успокоение и будете находить силу жить в чести и чистоте. Прощайте, Жанна. Увидимся мы очень не скоро, и, к сожалению, все, что я могу для вас сделать, — дать вам этот крест. Он навсегда защитит вас от всех Браццано и Леонидов. Вы их не бойтесь, как и ничего не бойтесь до тех пор, пока этот крест будет на вас. Я его даю вам, как часть своей силы и защиты.
И И. надел Жанне крест из топазов на цепочке точь-в-точь такой же, какую надел мне сэр Уоми. И. вновь повернулся к Анне.
— Теперь вы видели, как куются цепи зла, неосторожно сотканного неведением, гордостью и непослушанием. Если бы в простой душе Жанны не было достаточной доброты, чтобы простить вам, Анна, безумие гипноза, в который погрузил ее Браццано, погрузил из-за нарушенного вами — так неожиданно для всех нас — обета добровольного повиновения, то какого дикого врага на сотни лет имели бы вы в ее лице сейчас! Тогда и через семь лет вы не могли бы приблизиться к нам! Теперь еще раз вам дается зов Жизни. И это делается снова подвигом любви и доброты Ананды. Остерегайтесь же умствовать там, где нужна простота мудрости.
— Жанна, — обратился И. снова к маленькой хозяйке, — вот единственный верный и бескорыстный и заботливый друг, которого вам дает сейчас жизнь на долгие годы, — подводя к ней князя, продолжал И. — Слушайтесь его, советуйтесь с ним. Сходите к княгине и постарайтесь вашим добрым сердцем и веселым смехом облегчить ей ее скучную жизнь. Не безумствуйте о детях. Вы сами еще невоспитанное дитя. Хава будет вам писать о них. У сэра Уоми — сами понимаете — им не может быть плохо.
— Чем я могу выразить вам мою благодарность, доктор И.? Я выполню все, что вы сказали, все, поверьте. На меня вдруг находит что-то такое жестокое и злое, я сама этому поражаюсь, но не могу справиться с собой. Я буду — как первую святыню — хранить ваш крест и призывать святого «Али», о котором вы сказали, хотя и не знаю такого во французской церкви, — заливаясь слезами, говорила Жанна.
Князь сел подле нее, мы же незаметно вышли. Анна вышла за нами, но Ананда остановил ее, сказав, что место ее сейчас подле Жанны, куда ей надо временно и, может быть, надолго, переселиться. Он назначил ей час свидания на завтра, и я понял, что это будет уже после нашего отъезда и что сейчас я в последний раз вижу обеих женщин.
Мог ли я, в первые константинопольские дни, думать, в каком горе мы оставим Анну, божественно совершенную, какой она представлялась мне тогда?
Ананда велел ей напомнить князю, что в семь вечера мы будем ждать его обедать в его доме.
Молча возвращались мы домой. Оба мои друга сияли мощью, спокойствием и твердостью, которые казались мне даже не человеческими.
Я же был не только совершенно расстроен, но чувствовал себя так, как будто меня всего вывернули наизнанку. Я никак не мог оставаться спокойным в изменчивом калейдоскопе дня. Всякая неожиданность потрясала меня. Добравшись до дома, я лег на диван и, казалось, не мог двинуть ни одним членом — так я был разбит множеством мелькнувших мыслей и чувств. То я ехал с детьми Жанны, то я ужасался, как бедная Анна, неосторожно сотканным злом, была причиной путаницы в человеческих жизнях, то я не мог себе представить безграничного горя Жанны, когда она осознает разлуку с детьми, то я старался угадать линию поведения князя...
— Выпей-ка, дружок, — ласково сказал Ананда. — Сейчас ты видишь, как в людях бродят страсти. Потом ты будешь видеть, как они закрепощены в страстях. А дальше, поймешь путь милосердия, путь помощи людям раскрепощаться и освобождаться от них. Приди в себя и постарайся бодро и бесстрашно окончить свою константинопольскую жизнь. Как ты закончишь свое «сегодня», так точно ты и начнешь свое «завтра».
Я выпил каких-то горьковатых капель, как будто подремал и вскоре почувствовал гибкость во всем теле, бодрость, точно целую ночь проспал.
Мы успели переодеться к обеду и были совершенно готовы, когда нас пришли звать обедать. Я ничего не знал, когда мы едем, но понял — по убранству стола и вечернему туалету хозяина, — что он дает нам прощальный обед.
За столом особых разговоров не велось. И только в прощальном тосте князя прозвучала нотка такой скорби о разлуке с нами, такого горя, что наша встреча — встреча его сияющего счастья, как он неоднократно выражался, — кончается частично сегодня, что у меня защекотало в горле.
В ответном тосте И. сказал ему:
— Встречи — не цветы. Они не вянут, не гибнут, бесследно уходя в тление. Встречи учат. И даже тогда, когда разлука кажется невыносимой, когда смерть уносит друга, сына, отца или дочь, — даже тогда сердце растет, и ширится его творчество. Если же знаешь, что друг идет где-то рядом, и ты его не можешь ощутить только потому, что дух короток, — надо шире раскрыть мысль и сердце, и понять людей не только как лично близких, а как спутников к истине. И тогда все встречи будут благословенными. Дух человека-мещанина, которому кажется, что он ищет Истину, — вечно склонен к унынию. Он, точно собачий хвостик, как его ни распрямляй, все норовит скрутиться. Дух же человека, воистину ищущего героики чувств и мыслей, похож на стальную рельсу, которую ничто согнуть не может. Встреча с вами, князь, показала мне, как легко, просто, радостно, не ища, куда ступить, — вы перешли из слабости в привычную вам теперь твердость, из твердости переходите в силу и из силы перейдете в красоту. И вся задача дня в том только и состоит, что-бы трудное сделать привычным, привычное — легким и легкое — прекрасным в работе дня. Встреча с вами будет всегда памятна мне как таковая; как переход человека — в одно мгновение — в иное, героическое мировоззрение.
Мы все выпили за здоровье князя и перешли в комнату И.
Здесь князь рассказал нам, что после нашего ухода из магазина Жанна была тиха. Но отчаянию Анны не было предела. В ней шла не борьба, но мука ясно понятого своего неверного поведения, в котором впервые она отдала себе полный отчет. Князю удалось привести ее в себя только упреком, что она думает только об одной себе и не жалеет ни Жанну, ни отца, который скоро за ней придет и увидит ее состояние. Анна постаралась овладеть собой и, когда пришел за ней отец, встретила его с улыбкой. На заявление Анны, что ночевать домой она не придет, не только не последовало протеста со стороны отца, но старик был даже рад, так как его жена и младший сын ссорились сегодня весь день, отравляя жизнь себе и всему дому.
Ананда, выслушав князя, сказал ему:
— Наша к вам просьба, князь, двойная. Не только не оставьте Жанну своими заботами, но и Анне будьте помощью. Я останусь здесь еще долго и вылечу вашу жену. Но Анна и Жанна нуждаются в костылях, как хромые, и останутся такими надолго, несмотря на то что и их я буду лечить каждый день. Легче пробудить в закрытом сознании всю верность, чем помочь окрепнуть однажды пошатнувшейся верности зрячего человека. Вот этот труд, труд доброты, труд неусыпной заботливости в залечивании их ран, я и хочу просить вас взять на себя. Если вы можете взять это иго легко — я буду вас готовить усиленно к этой задаче.
— Легко? — воскликнул князь. — Вы даете мне радость! Даете в руки счастье и смысл жизни, которых я до сих пор не знал, и еще спрашиваете, сделаю ли я это легко? Есть иной вопрос: я готов умереть, чтобы выполнить предлагаемое вами. Но... сумею ли? Я ведь более нежели невежда. Одного желания мало.
— Мне нужно только ваше желание. Все остальное придет. Любовь-доброта, любовь-милосердие и любовь-неосуждение должны встретиться в одном сердце, чтобы была возможность начать творческий путь в жизни. Хотите ли вы идти со мной по пути помощи и милосердия, князь? Можете ли дать мне два обета: верностью — цельной, непоколебимой — следовать за мной. И выполнять все мои указания, понятные или вовсе вам непонятные, — в точном, беспрекословном повиновении? — спросил Ананда.
— И это все, что вы спрашиваете за счастье следовать за вами? — в изумлении сказал князь.
— Вы видели на Анне, на Генри, на Ибрагиме, наконец на самом старике Строганове, как трудны эти два условия, князь. Подумайте до завтра, — ответил ему Ананда.
— Я вас даже не понимаю, — покачивая головой, сказал князь. — Почему мне раздумывать до завтра? Можно сомневаться в том, годен ли я вообще для мудрости? Годен ли я — такой ничем не одаренный человек — для дел высокой любви, требующей столько такта, ума, внимания? Но в чести моей — при вашем даре читать в сердцах людей, — мне кажется, сомневаться нельзя.
Ананда подал князю руку и сказал:
— Если завтра, в этот час, вы подтвердите мне свое желание, — я начну готовить вас к новой жизни знания и развития в вас ваших дремлющих сил.
На этом мы расстались с князем.
И только тут я узнал, что через два часа отойдет наш поезд, увозя меня и И. в неведомые мне края, к неизвестным мне людям и иной новой жизни, к надеждам встретить Флорентийца и брата Николая.
Конец первой части
|
|||||||
|
Звезды Ориона - Путь Ора © Copyright 2020
|
|||||||