Мистерии Таисия Черного

Как мне кажется, наличие этой главы является вполне логичным, ибо, во-первых, она отвечает на вопросы, которые будут неизбежно возникать; во-вторых, она призвана разъяснить, что вообще читатель держит в руках. На втором моменте можно было бы и не заострять внимание, если бы данная публикация укладывалась в каноны некоего жанра. В этом случае было бы достаточно упомянуть именно о принадлежности к этому жанру, а далее, коснувшись истории вопроса, завершить данное предисловие. В нашем случае все значительно сложнее, и начать я как раз хотел бы именно с истории, но не арабского или индийского оккультизма, а истории появления самой рукописи уже в наше время.

Все началось очень давно. Тогда я еще был старшекурсником политеха, весьма преуспевающим в области астрологии и, по юношеской глупости, неформально лидировавшим в тайном спиритическом кружке. Другой моей страстью были путешествия, которым я посвящал все свое свободное время. Первый кирпичик Кармы был заложен летом 1982 года, когда я поехал в Карпаты с небольшой группой ребят, уже подозревая, что именно там произойдет одно из главных событий моей жизни, положивших начало всей этой странной и драматичной истории. Восход Солнца я встретил первым, когда весь приют еще спал. Бегом добравшись до источника, и окатив себя несколькими ведрами воды, я быстро оделся и стал взбираться на небольшую вершину, под которой находилось место моего ночлега. С этого места все восточные Карпаты были видны, как на ладони, вызывая чувство необъяснимого благоговения. Усевшись, я вошел в медитацию, ощущая всем своим существом окружающий мир, пробуя на вкус воздух, заполненный праной и преклоняясь пред мощью гор. Это было ощущение полнейшего счастья, непередаваемого блаженства. Голос я услышал не сразу, наверное, прошло минут двадцать. Он исходил ото всех сторон сразу и одновременно ниоткуда. Я слышал его очень четко, совершенно безо всякого страха или даже удивления.

- Теперь ТЫ Джабир Табиб, или точнее Джабир Исхак ал-Саид ибн Джавзи Табиб. Ты должен вспомнить! - голос почему-то сделал акцент на слове "ты".

И я вспомнил. Сначала я увидел город в горах, или, может быть, это было даже несколько городов...

- Это Сринагар, - сказал голос, - Помнишь?..

Я попытался вспомнить, но, как видно, последний вопрос не требовал ответа. Во всяком случае, в следующий момент я испытал странное ощущение, будто мне на голову упал большой, но очень легкий тюк. Именно оно, это ощущение привело меня обратно в мир.

Весь сорокакилометровый переход, запланированный на этот день, я прошел в каком-то полусне, не ощущая ни жары, ни тяжести, и, как будто разматывая при этом бесконечную ленту, заполнявшую этот странный, свалившийся невесть откуда, "подарок".

Это выглядело так, будто кто-то прокручивал у меня в мозгу видеокассету с различными сюжетами, часто без начала и окончания - понимай, как хочешь. Большая часть этих сюжетов отпечаталась у меня в виде ощущений, связанных с трудностями и лишениями караванной жизни. Я двигался с этими караванами в Китай, Индию, Палестину, Грецию и еще Бог знает, куда. Среди всего показанного мне, были очень яркие эпизоды, видимые очень отчетливо и порой даже как будто осязаемые. Когда ко мне пришло это знание, я долгое время находился в растерянности, не зная, что мне с ним делать, и какого рода ответственность теперь на меня ложится. Дальше объем знаний все более увеличивался, ибо та самая "видеолента", запущенная в Карпатах, продолжала крутиться. Более всего, однако, у меня захватывало дух при каждой очередной встрече с людьми, которых я уже знал когда-то, - в том самом шестнадцатом веке.

Вторым кирпичиком Кармы была история, местом которой Мир избрал заснеженный, хрустящий Иркутск 1985 года. Тогда я находился на военной службе и в упомянутом выше городе оказался по служебным же делам. До самолета оставалось не менее четырех часов и то при условии, что рейс не задержат. Я бродил по холодному незнакомому городу, не зная куда податься и не в силах уйти в теплые залы аэропорта, поскольку мною овладела какая-то странная экзальтация. Несмотря на задубевшие в хромовых сапогах ноги, я восторженно воспринимал даже грязные забегаловки с двусмысленными для европейца надписями в витринах "Позы по-сибирски".

Рядом с одной из таких забегаловок находился маленький, с непроницаемыми от изморози витринами "Букинист". У меня всегда была страсть к книжным магазинам, и во всех городах ориентирами были именно они. Вот и сейчас я с радостью прочитал стандартное для всех городов название, как будто завел нового знакомого, с распространенным для этой страны именем. Я открыл дверь и увидел в предбаннике магазина какого-то странного ободранного старичка, в старом тулупе с единственной уцелевшей пуговицей зеленого цвета, валенках, подшитых кожей и заправленных в них засаленных штанах. Седенькую его жиденькую шевелюру покрывала черная форменная военно-морская шапка ушанка с выдавленным кокардой местом. На меня он посмотрел пристально, вроде как, обижаясь, что я его не узнал, а затем, дернув рукав моей шинели, сказал:

- Купи пару книжек, лейтенант, а? Там в них не по-нашему, но я и не дорого возьму, только за старину, старые оне, дореволюционные.

Тут из магазина послышался женский фальцет:

- Торговать в магазине запрещено! Убирайтесь на улицу! А еще военный!

- Ну, пойдем, поглядим, - сказал я старичку, хотя это была скорее банальная реакция на магазинное хамство, нежели желание иметь дело с забулдыгой. Впрочем, скоро оказалось, что старик вовсе не забулдыга, но об этом как-нибудь в другой раз...

Зайдя за угол, он вытащил из кулька две книги в кожаном переплете. Первая была издана в конце ХIХ века и называлась "История курдов", вторая, была без единого слова по-русски, и посему ее возраст был мне не понятен. Тем не менее, именно эта книга заинтересовала меня куда больше, чем первая. Все в ней было странно. Материал страниц похож на пергамент, но точно этого я утверждать не мог, непонятно было также отпечатана она или же написана от руки и много, много других странностей вмещала она внутри себя. Одно я понимал точно, что книга эта написана на санскрите и имеет множество вставок-комментариев на арабском, персидском, тибетском, монгольском, старо-немецком, греческом и латыни. От нее веяло чем-то необыкновенным, это был особый дух, который, безусловно, знаком любому библиофилу.

Старик запросил пятьдесят рублей. Я отдал книги и двинулся вон из подворотни.

- Сорок, - вдогонку бросил он.

- Двадцать.

- Не хочешь - не надо, сам, дурак, потом жалеть будешь.

- Тридцать, и "курдов" оставь себе.

- Тридцать пять, и без "курдов" не продам.

В конце концов, мы договорились. На прощанье старик, как и всякий нормальный книгопродавец, сказал, что я его ограбил, а я, как нормальный покупатель, ответил, что он, спекулируя, на высоких чувствах, обобрал мой семейный бюджет. С тем мы и расстались.

Книгу я раскрыл уже в Киеве, где у меня впервые представилась для этого возможность. Тогда я понял, что пропал, что это всерьез и надолго. Я уже говорил, книга была написана, в основном, на санскрите, и это было самое страшное, поскольку на моем горизонте не было ни одного специалиста по этому языку. И вот, "совершенно случайно", находясь в командировке в Москве, я, будучи в кафе "Прага", сел за один столик с человеком явно не "нашего" происхождения. Однако он оказался не просто "не нашим", более того, он был не просто американец по имени Айзек Гамильтон, он был лингвистом, специализирующимся в области санскритской филологии и приехал по приглашению для обмена опытом в институт востоковедения. Когда я это услыхал, то забыл даже про КГБ, которое вполне могло иметь интерес к встречам довольно секретного лейтенанта с потенциальным врагом. Айзек заинтересовался рукописью, и сам предложил ее перевести на условиях эксклюзивного права публикации в любых англоязычных изданиях. Понятно, что для меня это был фантастический успех.

Айзек перевел все, и также сам нашел специалистов, сделавших свои интерпретации немецких, греческих, тибетских и прочих несанскритских вставок. Я чрезвычайно благодарен всем, кто отнесся с бескорыстным интересом к этой работе. Это и Макс Копель, доктор филологии, специалист по средненемецкой лексике; Ирена Вюрц, доктор филологии, специалист по греческому и латинскому языкам; Мирослав Белинский - профессор, специалист по монгольскому и тибетскому языкам, Арнольд Вальдман, известный арабист и переводчик многих арабских литературных памятников, Григорий Шульман, сделавший вторую редакцию русского текста.

Однако, даже после того, что в руках моих оказался русский вариант перевода, сделанный совместно с доктором Гамильтоном, работа не подошла к концу, но напротив - вошла в свою высшую точку, ибо без философского осмысления, я бы сказал, без философской интерпретации, рукопись была практически нечитаема. Большая часть работы состояла в интерпретации астрологических, религиозно-философских, магических и других терминов и понятий, которые в переводе приводятся уже в адаптированном виде, понятном европейцу. Это был действительно огромный труд, ибо адаптировать приходилось все термины и названия, начиная от названий Зодиакальных знаков, планет и звезд и заканчивая названиями трав и камней. Увы, многие из них интерпретировать так и не удалось.

Четвертый этап этой истории начал вплетаться постепенно, как бы третья нить, стягивающая меня и Айзека в тугую косу. Началось с того, что мой друг стал жаловаться, будто кто-то постоянно роется в его вещах. Я грешил на КГБ, хотя, конечно, если бы это были они, все было бы по-другому. После того, что Айзек мне сказал, я тоже стал довольно часто ощущать за собой слежку, что собственно и заставило меня уединиться для продолжения работы. Последней каплей явилась нелепая гибель Айзека. Друзья из Литвы помогли мне снять маленький дом в глухом поселке на берегу Балтийского моря, куда я и уехал . Работа продолжалась довольно бойко, захолустье меня не тяготило, а даже напротив. Ни я, ни ко мне никто не приходил и даже в ста шагах от дома я никогда никого не видел.

Уже несколько дней, как я закончил работу и теперь просто отдыхал, по полдня сидя в пустынных дюнах, и вдыхая мокрый холодный воздух. Тот день прошел в странных предчувствиях, я не находил себе места, и вскоре, не выдержав, отправился прямо через лес к поселковой почте. Там я отправил ценной бандеролью в Киев на свое имя последний русский вариант рукописи. Погода менялась, с моря задул пронизывающий ветер...

Вечером, когда я по своему обыкновению смотрел, лежа в постели, телевизор, в дверь постучали. Я открыл. На пороге стояла женщина.

- Вы такой-то и такой-то? - спросила она, назвав мою фамилию и имя.

Я ответил утвердительно.

- Получите повестку.

Я взял казенный бланк с печатью, на котором было написано, что я должен немедленно явиться в ближайшее отделение милиции для дачи показаний.

- Каких еще показаний?! Сейчас ночь!

- Ничего, я вас проведу.

Я попросил, чтобы она не морочила мне голову и шла туда, откуда пришла. С этим я закрыл дверь у нее перед носом. Она еще ходила какое-то время под домом, выкрикивая какие-то угрозы, а после, как видно, все же ушла. Я спокойно рассмотрел бланк.

Он был обыкновенный, с печатями и штампами. "Наверное, сумасшедшая", - подумал я.

Фильм был длинный и нудный и, не досмотрев его, я выключил телевизор, и, погасив свет, решил засыпать. Однако, Балтийская глухомань, доселе уже после девяти погружающаяся в мертвый покой, теперь явно бодрствовала. Покоем и не пахло, ибо под окнами все время слышались чьи-то шаги. Я несколько раз тихо вскакивал, и осторожно из-за шторы пытался разглядеть, кто это может быть. Но ни разу я не увидел ничего кроме ветра, волн и косого дождя. Да, в тот вечер был дождь, и, может быть, он создавал иллюзию шагов? Я уж было так и подумал, любуясь штормившим морем, накатывающим пенные волны на пологий песчаный берег, но тут мои мысли вернулись к странной визитерше и как бы сам собой выплыл на поверхность вопрос, от которого стало немного не по себе: " А кстати, - подумалось мне, - почему на сумасшедшей была сухая одежда?"

Вскоре я лег в постель и тут услышал шаги прямо у себя над головой. Кто-то ходил по чердаку! Одевшись как можно тише в спортивный костюм и кеды, натянув сверху ветровку, я выскочил в это отвратительное месиво воды и ветра, проскользнув в тени деревьев к сараю, который находился метрах в пятнадцати от дома. Он был идеальным наблюдательным пунктом и уже из него я стал разглядывать то, что делается около дома. Но там по-прежнему ничего не делалось! Вокруг не было ни души. Тогда я решил подняться на чердак и как только сделал пару шагов в сторону дома, то почувствовал довольно сильный удар по голове, от которого пролежал без сознания не менее двух часов. Когда я очнулся, дом уже догорал... Рукопись, санскритский оригинал и английский подстрочник Айзека, остались там.

Что же еще предшествовало этим событиям? Наверное, единственная странность, если не считать слежки, могла иметь отношение ко всему этому. За день до моего отъезда, я нашел в дверях такую же самую записку, какую за день до своей гибели нашел в своих дверях Айзек:

" Когда вернешь все то,
Что отягчает Путь
Тому, кто есть хозяин всех вещей
Ты сотворишь тем самым
Дело, достойное того, кому ты служишь,
И вместе с ним ты обретешь покой... "

Собственно говоря, после этой записки, я по-другому взглянул на рукопись и нашел в ней два куска, которые действительно не являются нейтральным знанием, и опубликование которых может нанести вред. Я намеренно не включил эти куски в данную публикацию, и вовсе не из страха за себя. Кесарю, как говорится, кесарево... Теперь все это уже, я надеюсь, позади. Завершена и эта долгая работа. Однако я все время возвращаюсь в воспоминаниях к самому волнующему ее моменту, когда Айзек при мне перевел название книги и имя ее автора. И тогда на тетрадном листе, фиолетовыми чернилами он медленно написал имя, которое я уже знал намного раньше: Джабир Исхак ал-Саид ибн Джавзи Табиб.