Библиотека
``Звезды Ориона - Путь Ора``

Конкордия Антарова - Две Жизни

Книга 1
Глава 11. На пароходе

1 2

Мы все сидели под синим тентом, и я радовался увидеть наконец море, беспредельный простор воды, где даже в лучший бинокль не маячат вдали берега.

Я поделился своими мыслями с И., но, к моему удивлению, он не разделил моей радости. Напротив, он пристально вглядывался в горизонт и, хотя мы шли по гладкой как зеркало воде, предсказывал бурю, редкую в это время года, свирепую бурю на Черном море. Я тоже стал в бинокль рассматривать горизонт, но кроме сливавшихся в одну серую полосу моря и неба ничего не видел.

— Как только придет капитан, мы возвратим ему бинокли, поблагодарим за гостеприимство и пойдем к себе в каюту, — сказал И. — Тебе, пока нет качки, надо хорошенько разобрать вещи в твоем саквояже. Я уверен, что Ананда положил тебе пилюли на случай бури, чтобы тебя не укачало. Если, как я полагаю, налетит ураган, признаки которого я замечаю, то тебе надо успеть до начала качки принять три раза пилюли. Мы с тобой должны быть хорошими помощниками людям в третьем классе. Привилегированная публика будет иметь удобств довольно, хотя тоже немало пострадает. Но третий и четвертый классы, как и всюду, заполненные до отказа нищетой, будут в нас нуждаться.

Я призадумался. Еще ни разу И. не говорил мне об опасности нашего морского путешествия, да и мне самому наше морское плаванье казалось приятной прогулкой.

Мы вышли вскоре из гавани в открытое море, но берега были еще совершенно ясно видны — пустынные, желтые, нисколько не привлекательные пока берега.

На нашей палубе показался капитан. Мы вернули ему бинокли, поблагодарили за любезность и хотели уйти. Но он зорко посмотрел на нас и спросил, часто ли мы ездили по морю. И. сказал, что сам он к морю привычен, но что я еду в первый раз.

— Боюсь, что первое впечатление от знакомства с морем не будет для вас приятным, — сказал мне капитан. — Барометр показывает такую небылицу для этого времени года, что, если бы я не сам его выбирал и выверил, я мог бы думать, что он шарлатански сделан. Надо ждать не только бури, но бури, редко бывающей вообще. Как ни прекрасно мое судно, — думаю, что мне придется немало побороться с ветром, морем и ливнем в эту ночь. Вам же придется наглухо закрыть свою каюту, и я еще прикажу матросам закрыть вас запасными щитами, так как предполагаю, что волны будут захлестывать и эту палубу.

Я ужаснулся. Высота парохода с нашей палубы напоминала хороший трехэтажный дом. Думалось мне, совершенно невозможно увидеть волны такой высоты. Лицо капитана было очень решительно и бодро, но сурово. Очевидно, чувство страха было даже непонятно этому стальному человеку. Он точно радовался, что вступит в бой со стихией. Я подумал, что он, пожалуй, и любит-то море из-за той борьбы, в которую приходится вступать, и если его сейчас что-нибудь озабочивает, так это ответственность за жизни людей, груз и судно, которые ему доверены и над которыми он полновластный хозяин в этой серой пелене воды.

И. выразил свое мнение, что, пожалуй, буря разыграется к ночи. А капитан сказал, что зыби и качки, от которой будут страдать люди и животные, он ждет ночью, но настоящей бури только утром, возможно на рассвете.
К капитану стали подниматься его помощники с докладами и за распоряжениями, — мы расстались с ним и вошли в свою каюту.

Я начал разбирать саквояж, данный мне Флорентийцем в дорогу. Он оказался таким поместительным, как я и не ожидал. В нем было много отделений, и одно из них состояло из дорожной аптечки.

Я спросил И., не принять ли мне одну из волшебных пилюль Али, которые давали так много сил и свежести. Но И. ответил, что для морской качки они совершенно не годятся; а надо найти специально успокаивающие головокружение и рвоту, что вряд ли Ананда мог не предвидеть качки, укладывая мой саквояж.

Я предоставил самому И. искать их; он действительно их нашел очень скоро и сейчас же заставил меня принять одну из них.

— Ты полежи немного, дружок, — сказал он мне. — Если пилюли будут тебе полезны во время качки, то сейчас ты должен почувствовать легкое головокружение и тошноту, — говорил он, убирая все вещи обратно и в то же время подавая мне пижаму и ночные туфли. Я чувствовал себя превосходно, но соображал, что времени полюбоваться морем будет еще вдосталь, а сейчас неплохо бы и полежать — надел пижаму и вытянулся на мягком диване.

Оказалось, что лечь было самое время. Не успел я подумать, какое чудное подо мной ложе, как все завертелось у меня перед глазами, застучало в висках, замутило. Я даже издал нечто вроде стона. Рука И. легла на мой лоб, он нежно отер мое лицо, покрывшееся мгновенно испариной, и, наклонившись, заботливо положил мне под голову мягкую подушку.

— Это очень хороший признак, Левушка, — услышал я его голос, как будто бы он был не рядом со мной, а где-то очень далеко. — Через несколько минут ты оправишься и будешь нечувствителен даже к сильной качке. Если же буря начнется, как думает капитан, на рассвете, ты успеешь закалить этим лекарством организм и будешь отличным сотрудником мне в той помощи, что придется оказывать страдающим пассажирам третьего и четвертого классов. Ты говорил, что хочешь работать. Вот тебе жизнь посылает сразу же случай стать самоотверженным слугой целому ряду людей, которые не закалены и не приготовлены к тем страданиям, что ждут их сегодня. Если у тебя не появится страха, если ты не будешь отдаваться брезгливым чувствам, а будешь искать перепуганных детей и взрослых, чтобы им приносить бодрость и помощь, ты положишь основание твоей новой жизни труда и любви такое глубокое, что все дальнейшие испытания будут тебе казаться не заслуживающими страха.

Я слышал его слова, очень хорошо их понимал, но положительно не мог двинуть ни одним пальцем.

Не знаю, сколько времени я так лежал, но наконец почувствовал, что удары в виски прекратились, тошнота прошла. Но отвратительное состояние головокружения, когда все плыло у меня перед глазами, оставило настолько неприятное впечатление в организме, что я все еще боялся открыть глаза, чтобы не испытать того же противного чувства какого-то обмирания. Но с каждой минутой я чувствовал себя все лучше и наконец поднялся с дивана, весело глядя на И., мгновенно забыв все неприятности только что испытанных ощущений.

— Да ты, Левушка, герой, я даже не ожидал, что ты так легко отделаешься. Когда я привыкал к этому лекарству, — противоядию качки, — я подолгу лежал без движения, — весело сказал мне И.

— Да, это продолжалось недолго. Но надо быть все же чем-то вроде героя, чтобы решиться еще раз подвергнуть себя такому эксперименту ради закаления своих сил. Бог с ней, с закалкой, если ее надо достигать такими героическими усилиями, — ответил я ему.

— Как странно мне теперь слышать такие слова от человека, который стал понимать сложность жизни и все ее неожиданные повороты, которые принято называть случайностями. Мне казалось, что за эти дни, Левушка, ты увидел, сколько героического напряжения может потребовать от человека внезапно вечер того дня, когда он, проснувшись утром веселым, беззаботным ребенком, вечером сразу становится взрослым человеком, и судьба вызывает его на такой подвиг, о котором он только читал в сказке.

— Это верно, как и все, что я от вас слышал, — ответил я И., надевая снова свой костюм. — Быть может, и не на такие пустяки, как глотание гадких пилюль, я был бы способен, если бы умел всегда держаться в сосредоточенном кругу внимания. Но я так рассеян, что не в состоянии применить на деле всего того, что успел понять через вас и Флорентийца. Я не могу сразу думать о тех, кому я нужен, а думаю сначала о себе. Вот и сейчас я упустил из виду, что могу очутиться еще не раз в бурю на пароходе, пока мне надо отвлекать внимание от настоящих следов брата. А также и о той помощи несчастным, кто в эту бурю будет страдать и нуждаться в ваших заботах.

— Я, несомненно, готов хоть сейчас снова принять эту отвратительную зелень, — прибавил я, помолчав.

Я оделся, И. радостно обнял меня, заметив, что ни мгновения не сомневался в истинных моих чувствах. Он предложил мне спуститься к его друзьям в первый класс, чтобы познакомиться и получить письма. К тому же он предлагал мне пойти посмотреть устройство парохода, его многочисленные гостиные, читальню, библиотеку, большой зал, столовую и т. д. Но я, предвкушая горькие испытания предстоящей бури, потерял любопытство ко всей этой роскоши и сказал, что соглашусь только на одно путешествие — осмотр помещений третьего и четвертого классов, где нам предстоит трудиться ночью.

И. согласился со мной, позвонил нашему матросу, который опять так же легко демонстрировал свою виртуозность прыганья через несколько ступеней узкой лестницы, и дал ему записку в первый класс к своим друзьям-туркам.

Матрос не замедлил с ответом, так как вслед за его акробатическим взлетом я увидел красные фески друзей И.

И. встретил их у лестницы и велел матросу подать стулья. Через минуту он принес четыре плетеных кресла, казавшихся легкими, но на самом деле таких тяжелых, что я не мог свое кресло не только поднять, но даже сдвинуть с места.

Теперь я стал рассматривать новых знакомых.

Типичная турецкая наружность и без фесок не могла бы никого ввести в заблуждение. Старший, которому представил меня И. как брата своего друга, а потому и его брата, ласково улыбнулся мне, познакомил с молодым, сказав, что это его сын, и подал мне письмо Ананды. Он сказал мне свое имя, но так непривычно оно мне прозвучало и показалось таким длинным, что я его не разобрал даже. Он был очень красив, но теперь показался мне много старше, чем издали, когда я видел его в бинокль, и особенно рядом с сияющей молодостью и красотой И.

Я заметил, что оба турка были чрезвычайно почтительны к И. и так же беспрекословно слушали его слова, как сам И. и Ананда слушали Флорентийца.

Младший турок меня очень удивил светло-голубыми глазами. Сначала оба они казались мне черноглазыми, но когда луч солнца упал на бронзовое лицо молодого, я увидел, что от густейших длинных черных ресниц и больших зрачков глаза его только кажутся черными. Когда же зрачки сузились на солнце, я увидел темно-синие глаза, очень внимательные и добрые.

Я так сгорал нетерпением прочесть письмо от Флорентийца, что даже чувствовал, как щеки мои покраснели. Но правила воспитанности не позволяли мне прочесть немедленно письмо, и не без вздоха я положил его в карман.

Разговор шел о предстоящей буре, и старший турок передал И., что, несмотря на распоряжение капитана о молчании, слухи о возможной буре уже проникли частью в первый класс и все волнуются, особенно дамы. Младший прибавил, что сейчас по всем залам и коридорам парохода расклеивают объявления за подписью капитана, чтобы после ужина в десять часов никто не выходил на палубу и чтобы все оставались во внутренних помещениях или в каютах, так как для защиты от предполагаемой качки будут закрыты все выходы на палубу во всех классах парохода.

И. поделился со своими друзьями желанием обслуживать низшие классы парохода во время бури. Они сказали, что непременно присоединятся к нам. Но для того чтобы выполнить наш план, надо было получить согласие капитана, который собирался запереть нас в нашей каюте, защитив ее еще какими-то особыми щитами.

Старший турок взялся разыскать капитана и получить у него согласие. Но И. захотел непременно пойти сам с ним, и мне пришлось остаться с глазу на глаз с молодым турком.

Пока я придумывал, о чем бы мне начать с ним разговор, он сказал мне, что очень устал от экзаменов, что он естественник и перешел на третий курс Петербургского университета. Я был очень удивлен, сказал ему, что я тоже студент второго курса того же университета, что я математик, и поражался своей рассеянности, как это я его не приметил. Он же сказал, что меня видел не раз, что моя репутация не только математика, но и хорошего литератора известна почти всем.

Я смутился, покраснел и умолял его не упоминать о моих литературных трудах, потому что я давал их читать только интимным друзьям и не понимаю, как это могло получить огласку.

По словам турка, огласка произошла просто. На вечеринке в пользу больного товарища кто-то из студентов прочел мой рассказ. Рассказ так понравился публике, что потребовали огласить имя автора. Этим именем оказалось мое. Меня долго вызывали, не верили, что меня нет на вечере, и успокоились только тогда, когда кто-то из товарищей сказал, что я уехал в Азию. И что тогда же было постановлено послать мой рассказ в журнал, чтобы сделать мне приятный сюрприз по возвращении в Петербург.

Не знаю, чего во мне было больше: авторской гордости или возмущения, как могли люди распорядиться без меня моим рассказом.

Нас прервали раздавшиеся вблизи голоса, и мы увидели капитана и двух наших друзей входящими на лестницу.

— Я не могу запретить вам помогать беднякам, которым придется хуже всех, если буря грянет, — говорил своим металлическим голосом капитан. — Но зачем вам мучить этих детей? — продолжал он, указывая на нас. — Пусть себе спят или сидят в каютах. Немало будет еще бурь в их жизни. Если от одной можно их уберечь — слава Богу!

— Эти дети очень будут нам нужны как братья милосердия, если разразится буря. Сунуть лекарство или влить рому в рот застывшему человеку не так легко, если качка кладет чуть ли не на бок пароход, — ответил ему И. — Наши дети закалены и бури не испугаются.

Капитан пожал плечами и заметил, что не отвечает, если волна смоет кого-либо из нас, что мы все понимаем, какой опасности подвергается каждый привыкший к плаванию человек в сильную бурю, не только малоопытный мальчик, что он еще раз предлагает оставить нас, молодых, в каюте.

И. настаивал на своем решении. Я думал, что сейчас разразится ссора, но, к моему удивлению, капитан пристально посмотрел на И., поднял руку к козырьку фуражки и, усмехнувшись, сказал:

— Выходит, вы хотите быть капитаном в эту ночь на палубе четвертого класса. Согласен ее доверить вам; действуйте как санитары. Но я вам в помощь не смогу дать ни одного матроса, кроме разве того рыжего, который приставлен к вашей каюте. Он силач, но глуп, хотя парень он добрый и своей чудовищной силой может быть вам полезен.

С этими словами он нажал кнопку телефона и приказал кому-то принести к нему в каюту четыре пары резиновых сапог и четыре непромокаемых плаща с капюшонами. На его же звонок взлетел на палубу и наш матрос. Ему капитан отдал специальное приказание находиться всю ночь на палубе при нашей каюте. И если мы куда-либо двинемся ночью, состоять при нас и, в частности, не отлучаться лично от меня ни на шаг; что я в первый раз еду по морю и хороший матрос должен понимать, что значит приказ капитана не отлучаться от кого-либо неопытного в плавании.

Я был смущен такой нянькой, даже слегка обижен. Но капитан посмотрел на меня весело и сказал, что слуга мне пригодится во время обслуживания больных и я буду ему очень благодарен, даже сам захочу угостить его вином, если борьба с природой кончится благополучно.

Матросу же он сказал, что его вахта при нас начнется с девяти часов вечера, а сейчас что-бы шел есть и спать.

Нам принесли плащи и высокие сапоги, которые вовсе не были на вид резиновыми, но когда я их надел, то почувствовал их эластичность и теплоту. Всем пришлись плащи впору, только я в своем утопал до пят, а сапоги не лезли на высокого турка. Ему меняли их раза три, пока подобрали удобные для его необычно широких и больших ног. Мне также принесли плащ поменьше.

Выбрав вещи, мы распрощались с капитаном и с турками, условившись, что в девять часов они к нам поднимутся и, если будет буря, мы распределим роли и лекарства.

Капитан еще раз зашел к нам в каюту и еще раз убеждал И. оставить в каюте хотя бы меня одного, но ни И., ни я на это не согласились. Тогда капитан сказал, что идет в четвертый класс и приглашает нас с собой, чтобы познакомиться с возможной ареной наших будущих действий. Мы с восторгом приняли его предложение.

У конца лестницы матрос нес вахту и получил строгое распоряжение капитана никого ни под каким предлогом не пропускать без нас наверх, хотя бы то был старший помощник.

Мы двинулись за капитаном, который просил нас идти рядом с ним. К нам присоединились еще два офицера, которых он с нами познакомил, и два матроса. Целой группой мы двинулись вперед. Капитан отдал приказание найти старшего врача и передать ему его экстренное распоряжение присоединиться к нам.

Я был поражен не только количеством людей, но и длиной коридоров, высотой всевозможных общих комнат, роскошью, царившей везде. Буквально все комнаты были в цветах. Публика первого класса сидела в тени палубы в глубоких креслах и шезлонгах. Все было так нарядно, жизнь била ключом во всех углах, всюду несся аромат духов и сигар.
1 2
Книга 1: Глава 1. У моего брата
Глава 2. Пир у Али
Глава 3. Лорд Бенедикт и поездка на дачу Али
Глава 4. Мое превращение в дервиша
Глава 5. Я в роли слуги-переводчика
Глава 6. Мы не доезжаем до К.
Глава 7. Новые друзья
Глава 8. Еще одно горькое разочарование и отъезд из Москвы
Глава 9. Мы едем в Севастополь
Глава 10. В Севастополе
Глава 11. На пароходе
Глава 12. Буря на море
Глава 13. Незнакомка из лазаретной каюты № 1А
Глава 14. Стоянка в Б. и неожиданные впечатления в нем
Глава 15. Мы плывем в Константинополь
Глава 16. В Константинополе
Глава 17. Начало новой жизни Жанны и князя
Глава 18. Обед у Строгановых
Глава 19. Мы в доме князя
Глава 20. Приезд Ананды и еще раз музыка
Глава 21. Моя болезнь, Генри и испытание моей верности
Глава 22. Неожиданный приезд сэра Уоми и первая встреча его с Анной
Глава 23. Вечер у Строгановых и разоблачение Браццано
Глава 24. Наши последние дни в Константинополе
Глава 25. Обед на пароходе. Опять Браццано и Ибрагим. Отъезд капитана. Жулики и Ольга
Глава 26. Последние дни в Константинополе
Звезды Ориона - Путь Ора © Copyright 2020
System is Created by WebEvim