Мистерии Таисия Черного

Я шел и шел, раздвигая сизый неуклюжий туман, застилающий глаза, гонимый голодом и жаждой и держась, изо всех сил, за одну единственную мысль. Это была даже и не мысль, а строчка за строчкой отбиваемые стихи, прилетевшие невесть откуда, незнакомые и странные, словно ленточка, носимая ветром по пустыне, и, наконец, зацепившаяся за колючее дерево моего сознания.

Я шел, а они все вычерчивались, разлинеивались, ложились строка за строкой:

Храни, Господь ( не надо падежу
Приписывать буквального значенья:
Он – дань словам, фигура обращенья,
Что в час тревог – с закатом – вывожу).
Меня от самого меня храни,
Прошу словами Брауна, Монтеня
И одного испанца – эти тени
Еще со мною в сумрачные дни.
Храни меня от смертного стыда –
Лежать в веках никчемною плитою.
Храни, Господь, остаться тем же, кто я
Был в прошлом и пребуду навсегда.
Не от клинка, пронзающего плоть,
Но от надежд храни меня, Господь. ***

Я думал, что это стих из Книги, но нет, это был просто шепот, подвигающий меня к новому уроку. Наверное, эти стихи спасли меня, потому что я, ухватившись за них, перестал думать о воде. Хотя, другие мысли тоже время от времени пробивались, и я как мог, отгонял их. Например, я подумал тогда, что пустынь и безжизненных земель куда больше, чем мест, где человек способен жить, и что все-таки, они тоже по-своему прекрасны.

Я шел и шел, и мои запасы воды скудели. Я старался пить понемногу, лишь когда иссохшее горло рождало странные картины, за которыми неизбежно проступало отчаяние. Солнце тяжело висело в самом зените, оно прижимало меня к земле, но я шел упрямо вперед. Конечно, лицемерно было бы сказать, что я не помышлял в те минуты о смерти. В такие минуты всегда выползает слабость и начинает лизать тебе пятки, чтобы ты признал ее право быть рядом. Но я тогда думал о смерти совсем по-другому, в сравнении с теми мыслями, что приходили ко мне многие годы прежде. Я не боялся ее, я слишком устал, чтобы бояться, и, наверное, судьбе стало со мной неинтересно. Я шел и просто думал, что вот я и умираю. Умираю просто оттого, что опустела моя фляга. Что же, если нельзя иначе, то пусть, ибо разве мало я прошел и познал за свою жизнь? Разве не довольно моих знаний и перевиданных земель на семерых?

А потом пришло спасение. Оно было простым, как будто даже естественным и при этом чудесным. Но я уже был не в состоянии обрадоваться. Я просто стоял, опершись на посох, и тупо смотрел на вереницу следов, оставленных дикими животными. Их было множество, самых разных, и я пошел туда, куда они вели, зная уже наверняка, что это путь жизни.

Через некоторое время я, уже на исходе своих сил, приполз к грязной луже, в которую впадал, вытекающий из-под камней тоненький ручей. Я даже не пил. Я просто упал лицом в желтую воду и забылся. Скажи, я все пытался потом понять, откуда взялся тот странный старик? Сознание вернулось ко мне, когда он, склонясь надо мной, стал смачивать водой мое тело. Затем он сел, и так сидел какое-то время, будто ждал, что я скажу что-нибудь первый, но я ничего не мог сказать. Потом он несколько раз подходил, запрокидывал мою голову и вливал в рот понемногу воды, с тем, чтобы я не глотал быстро. Так я лежал очень долго, не в состоянии даже пошевелить ноющими конечностями покуда не настал вечер. Солнце уже растеряло свой убийственный жар и теперь сплюснулось, налилось кровью и зависло над далекими горами, чтобы затем рухнуть куда-то вниз, в пылевые тучи, которые сейчас видны едва-едва и кажутся даже немного смешными, а завтра... Что будет завтра! Еще один страшный день и, наверное, затем опять прохладный вечер, дающий отдых телу и уносящий мысли далеко-далеко к чему-то хорошему и доброму. Или, быть может, все сложится совсем не так, и ты, наконец, возьмешь меня к себе? Я, ведь, и так не мало понял? Знаю, знаю, я опять возомнил, будто могу указывать тебе. Не сердись, я готов к завтрашнему дню, и к послезавтрашнему... Мои руки готовы натягивать канаты, мои глаза готовы всматриваться в даль и находить знакомые очертания. Мои ноги сегодня отдохнут, а завтра будут вновь шагать по бесконечной дороге, а сердце сделает ее веселой, ибо унылая дорога также бессмысленна для странника, как окаменевшая горбушка хлеба для гостя, пришедшего к свадебному столу.

Старик сидел и смотрел, а затем, когда понял, что я смогу ответить, спросил:

- Зачем ты ищешь одиночества?

Я удивился, ибо менее всего ожидал услышать такой вопрос, и, подумав, ответил:

- Я ничего не ищу, я просто следую советам моего сердца, и так уж случилось, что я здесь.

- Отчего же твое сердце чуть было не привело тебя к погибели?

- Оно привело меня к ручью и, вероятно, к тебе, однако, ты не рад этому... Что ж, утром я пойду дальше.

- Ты горяч... Неужто вечная дорога и долгие размышления не подвинули тебя к Пониманию? Тогда вообще, зачем все это? К чему подвергать себя опасностям и лишениям, если ты также никчемен, как если бы содержал придорожный трактир? Скажи!

Я молчал, ибо он был прав. В его одиночестве был смысл, и он не был похож ни на кого из встреченных мною людей. Я же оставался суетен даже в пустыне. Даже в пустыне меня интересовали мнения, интересовало отношение ко мне. И теперь, ко мне пришла ясность, что, даже покинув дом, я не находился в дороге, или, может быть наоборот: даже скитаясь все это время, я не покидал дома? И все мои многолетние странствия, по сути, не стоили одной этой встречи.

- Спасибо, что ты спас мне жизнь...

Он поднял свой фонарь и пошел прочь. Я еще видел какое-то время маячащий вдалеке огонек, а потом я остался один.

*** Х.Л.Борхес «Religio Medici, 1643»