Н.К.Рерих
Химават
Новая эра
Панацея
Знаком красоты открываются врата запечатанные. С песней подходят к дикому яку, чтобы он, оставив свирепость, поделился молоком своим. Песнею укрощают коней. Песне змеи внимают. Знаменательно наблюдать, как целительно и возвышающе каждое красоты прикосновение.
Уже много раз приходилось писать о значении так называемых прикладных художеств. Много раз сопоставлялось так называемое высокое искусство с не менее значительным выявлением всех отраслей художественной промышленности. Даже страшно еще раз повторять о том, что пуговица, созданная Бенвенуто Челлини, не только не ниже, но несомненно выше множества посредственных картин и кладбищенской скульптуры. Стары эти сравнения, казалось бы, уже не нужны эти напоминания, но сама жизнь показывает как раз обратное.
Во всех областях жизни по-прежнему остро отделена от общего понятия Искусства сфера "прикладного искусства", остро заклейменного каким-то стыдным понятием "коммерческого искусства". Вместо того чтобы постепенно осознавать единство существа творчества, человечество как бы стремится еще более разграничиться и взаимно унизить друг друга. Казалось бы, совершенно ясно, что стиль жизни создается не только крупнейшими единичными творцами, но и всею массою художников прикладного искусства. Не всегда исключительные творцы создают характер костюмов, не всегда их рука протягивается к афише или к ювелирному изделию. По необъяснимой странности керамическое производство почему-то считается ниже скульптуры из мрамора, хотя очаровательные Танагры дали достаточный пример благородного народного творчества. По-прежнему вы можете услышать скорбное восклицание многих молодых людей: "Не могу существовать искусством, должен идти в коммерческие изделия". Точно этим самым художник обрекает себя на неизбежную гибель, которая будто бы должна сопровождать всякое участие в жизненном искусстве. Какой же материал, какие же такие условия могут отнять у художника его сущность? Какие же такие требования могут заставить сделать что-либо нехудожественно, в любом проявлении жизни? Какой же такой предприниматель может истребить творческий огонь, неудержимо пробивающийся через все материалы? Для каждого предпринимателя, даже самого рудиментарно-нехудожественного, важно, чтобы его изделие было четко, ярко, убедительно и легко входило бы в обиход масс. В конце концов, которое же из этих условий отвратительно? Ведь и Рафаэль, получая свои заказы, тоже был руководим прежде всего условием убедительности. Именно условие убедительности вовсе не противоречит истинной художественности. Гоген из желания самовыражения расписывал двери и внутренность жилища своего на Таити. Врубель выражал свою "Царевну-Лебедь" на блюде. Бесчисленно множество примеров, когда самые разнообразные художники искали выражения в самых неожиданных материалах. Как мы уже говорили, сам материал, само изысканное качество его дает особую убедительность вещи. Зачем повторять те же самые примеры, которые были так многократно твердимы при разных случаях? Не рассуждение, но действия должны укрепить мысль, так нужную для культуры. Если мы приходим к выражению объединенности искусств, то тем самым мы утверждаем и необходимость теснейшего сочетания всех отраслей искусства в разных его материалах. Трудно, да и не к чему указывать последовательность необходимости этих мастерских, идущих рука об руку и с эскизным, и с этюдным, натурным классом. Эту последовательность нужно предоставить самой жизни. В каждой стране, в каждом городе, больше того, в каждой части города есть свои особые запечатления жизни. На эти запросы и нужно ответить прежде всего. Около большой фабрики тканей нужно прежде всего дать рисунки и изучение техники этого производства. Около керамической и фаянсовой фабрики нужно помочь сочетать в тесном соседстве всякие жизненные выявления, подсказанные потребностями ближайшими. Между прочим, не нужно упускать из вида, что само физическое соседство этих мастерских будет несомненно помогать обоюдно, в своих неожиданных комбинациях, подсказывая новые увлекательные решения. Открытый, не стесненный предрассудками ум преподавателя и широкая потребность к творчеству среди учеников дадут ту живую вибрацию, которая, не застывая в монотонности, даст мастерским бесконечное жизненное разнообразие и убедительность.
Еще одно благодетельное свойство имеет жизненное разнообразие выявлений. Оно закаляет дух и освобождает от ограниченности, которая так часто образует обитель страха. Но именно от страха должно прежде всего излечиться каждое творчество. В страхе оно не будет свободным, оно ограничит себя всякими цепями и забудет о благородной и победоносной дисциплине духа.
Давно повторено: от страха нужно лечиться! Нужно принимать сознательные меры, чтобы освобождаться от всякого страха мелких потемок, низких призраков, при которых упавший с неба, небесным огнем пропылавший камень тускнеет. Потускнел он, закрылся, но ведь он может для всех быть прозрачным и сверкающим, этот Бэтил Света!
Египтяне называли художников, ваятелей - "сеенех", то есть "оживитель", "воскреситель". В этом наименовании явлено глубокое понятие сущности искусства. Как же безмерно расширится оно, когда мы перенесем его во все проявления жизни, когда признаем в каждом украшателе обихода "художника жизни". И сам он, этот истинный "оживитель" будней, восхитится силою новою, исполняясь творческим духом в облагораживании каждого предмета обихода. Уйдет из употребления стыдное, уродливое в самом себе понятие "коммерческого" искусства. "Художник жизни", так назовем каждого благородного украшателя. Он должен знать жизнь, он должен чувствовать законы пропорций. Он создатель потребной формы, он ценитель ритма жизненного. Для него число, соотношение не есть знак мертвый, но есть формула Бытия.
Пифагор вычисляет и творит, в ритме воспевает, в ритме молится, ибо в числах, в ритме не только земная, но и небесная музыка - "музыка сфер". Пифагору - математику вторит Св. Августин, богослов: "Pulchra numero placent" - "Числом пленяет красота". Этот магнит чисел, пропорций, соотношений и технических созвучий, необходимый каждому украшателю жизни, исключает всякое унижение или раздробление великих творческих понятий.
Не будем страшиться говорить самыми высокими словами о каждом проявлении красоты. Бережное, возвышенное выражение будет щитом всему жизненному искусству, часто загнанному в потемки подвалов. Страна, мыслящая о будущем, пусть бережет от мала до велика всех тех, кому она будет обязана оправданием своим на великом судбище Культуры. Облегчая судьбу этих строителей жизни, страна Культуры исполняет лишь основную заповедь Прекрасного, так красиво выраженную античным поэтом:
"Os homine sublime dedit coelumgue tueri". "Чело человеку высокое дал, да горнее узрит".
Высоким заветом утверждает Бхагавад Гита многообразие творчества. "На каком бы пути ни приблизился ко Мне человек, на том пути и благословляю его".
Платон заповедал в трактатах о государственности:
"Трудно представить себе лучший метод воспитания, чем тот, который открыт и проверен опытом веков; он может быть выражен в двух положениях: гимнастика для тела и музыка для души". "Ввиду этого воспитание в музыке надо считать самым главным; благодаря ему Ритм и Гармония глубоко внедряются в душу, овладевают ею, наполняют ее красотой и делают человека прекрасномыслящим... Он будет упиваться и восхищаться прекрасным, с радостью воспринимать его, насыщаться им и согласовывать с ним свой быт".
Конечно, слово музыка, в данном случае, мы не должны понимать в качестве общепринятого теперь музыкального образования в тесном значении. У афинян музыка, как служение всем музам, имела гораздо более глубокое и обширное значение, нежели у нас. Это понятие обнимало не только гармонию тонов, но и всю поэзию, всю область высокого чувства, высокой формы и творчества вообще в лучшем смысле.
Служение Музам было настоящим воспитанием вкуса, который во всем познает прекрасное. Вот к этому действенно прекрасному нам и придется опять вернуться, если только идеи высокого строительства не отринуты человечеством.
Гиппиас Майор (красота) диалога Платона не есть облачная отвлеченность, но поистине живущее благородное понятие. Прекрасное в себе! Ощутительное и познаваемое. В этой познаваемости заключается вдохновляющее, поощряющее напутствие к изучению и внедрению всех заветов прекрасного. "Философская мораль" Платона одухотворена чувством прекрасного. И разве сам Платон, проданный в рабство ненавистью тирана Дионисия, а затем живущий, восстановленный в садах Академии, не доказал примером своим жизненность прекрасного пути?
Конечно, и гимнастика Платона вовсе не современный нам футбол или кулачное антикультурное разбитие носов. Гимнастика Платона - это тоже врата к Прекрасному, дисциплина гармонии и возвышение тела в сферы одухотворенные.
Мы говорили о введении в школах предмета этики жизни, курса искусства мыслить. Без воспитания общего познания прекрасного, конечно, и два названных курса опять останутся мертвою буквою. Опять в течение всего нескольких лет высокие живые понятия этики обратятся в мертвенную догму, если не будут напитаны прекрасным.
Многие живые понятия древнего мира приобрели в нашем обиходе вместо, казалось бы, заслуженного расширения, наоборот, умаление и обеднение. Так обширное и высокое служение музам обратилось в узкое понятие игры на одном инструменте. Ведь когда вы слышите сейчас слово музыка, вы себе прежде всего представляете урок музыки, со всеми наслоившимися ограничениями. Когда вы слышите слово Музей, вы понимаете его как складочное место тех или иных редких предметов. И, как всякое складочное место, это понятие вызывает в вас некоторую долю мертвенности. И это ограниченное понятие музея-хранилища, складочного места так глубоко вошло в наше понимание, что когда вы произносите понятие в первоначальном его значении, а именно Музейон, то никто уже не понимает, что вы хотите этим сказать. Между тем каждый эллин вовсе даже не самого высокого образования понял бы, что Музейон есть прежде всего Дом Муз.
Прежде всего Музейон есть Обитель всех родов Прекрасного, и вовсе не в смысле лишь сохранения тех или иных образцов, но в смысле жизненного и творящего применения их. Потому часто вы можете слышать, что люди не могут понять, каким образом Музей как таковой может заниматься всеми родами Искусств, может заниматься воспитанием вкуса и распространением чувства Прекрасного в существе.
В данном случае мы вспомнили Заветы Платона. Так же точно мы могли бы вспомнить и Пифагора с его Законами о Прекрасном, с его незыблемыми основами светлых мировых утверждений. Древние эллины дошли до того утончения, что возглавили свой Пантеон Алтарем Неведомому Богу. В этом возвышении Духа они приблизились к утонченно-несказуемому понятию древних индусов, которые, произнося "Нети, Нети", вовсе не хотели этим сказать какое-либо отрицание; наоборот, говоря "Не То, не То", они лишь указывали несказуемое величие непроизносимого Понятия.
При этом эти великие понятия не были чем-то отвлеченным, чем-то живущим лишь в разуме и рассудке, нет, они жили в самом сердце как нечто живое, живоносное, неотъемлемое и неистребимое. В сердце пылал тот же огонь священный, который слагал огненные Заветы и Синаитских отшельников. Тот же огонь сложил драгоценные облики Св. Терезы, Св. Франциска, Св. Сергия и отцов Добротолюбия, много знавших и в конце концов мало понятых.
Мы говорим о воспитании вкуса как об акте действительно государственного значения. Когда мы говорим о живой этике, которая должна стать любимым часом каждого ребенка, тогда мы и взываем к современному сердцу, прося его расшириться, хотя бы до размеров Заветов Древности.
Разве можно считать естественным фактом, что понятие, ярко выраженное уже во времена Пифагора и Платона, могло бы так сузиться и потерять истинное значение после всех веков так называемого развития. Пифагор уже в пятом веке символизировал собою целую стройную "жизнь Пифагорейскую". Пифагор утвердил музыку и астрономию как сестер в науке. Пифагор, названный ханжами шарлатаном, должен ужасаться, видя, как вместо стройного развития разбита и искривлена наша современная жизнь, не знающая прекрасного гимна солнцу - свету.
В наши дни даже в печати иногда сообщаются странные формулы, как, например, недавно сказанная формула о том, что расцвет интеллектуальности является признаком вырождения. Формула очень странная, если только автор не придает слову интеллектуальность какое-то особо суженное понятие. Если, конечно, мы возьмем интеллектуальность лишь как выражение одного условного засушенного рассудка, то, конечно, эта формула справедлива. Но опасно одно, а именно: не считает ли автор интеллектуальность как интеллигентность, которая должна быть связана прежде всего с воспитанием вкуса как действенного в жизни начала.
На наших глазах создалось на Западе новое перенятое слово - "Интеллигенция". Сперва на этого новопришельца несколько косились, но затем оно вошло в литературу. Является вопрос, предполагается ли это понятие как выражение интеллекта или же оно по древним Заветам символизирует вообще сознательное воспитание вкуса?
Если оно есть символ сознания и утонченного, и расширенного, то будем приветствовать всякое такое нововведение, которое, может быть, еще раз напомнит нам о древних прекрасных корнях.
В письме о "синтезе" вспоминались различия понятий Культуры и цивилизации. Оба эти понятия достаточно обособлены даже в обычных словарях. Потому не будем возвращаться к этим двум последовательным понятиям, даже если бы кто-то и удовлетворялся одним низшим понятием цивилизации, не мечтая о Культуре.
Но, вспомнив про интеллигенцию, позволительно будет спросить, принадлежит ли это понятие к цивилизации, как к выражению интеллекта, или же оно захватывает и высшую ступень, а именно входит уже в состояние Культуры, в которой действуют уже сердце, дух. Конечно, если бы мы предположили, что слово Интеллигенция должно относиться лишь к стадии рассудка, то его не стоило бы вводить в новый обиход. Можно допустить нововведение там, где оно действительно вносит что-то новое или, по крайней мере, достаточно обновляет древние Заветы в рамках современности.
Конечно, всякий согласится, что интеллигенция, эта аристократия Духа, плоть от плоти неотделима от Культуры, лишь она единственная могла приветствовать это новое литературное понятие.
В таком случае воспитание вкуса, конечно, принадлежит прежде всего интеллигенции, и не только принадлежит, но является ее обязанностью, не выполняя которую интеллигенция не имеет права на существование и сама себя осуждает на одичание.
Воспитание же вкуса не может быть чем-то отвлеченным. Прежде всего это есть действительный подвиг во всех областях жизни, ибо где же может быть граница служению Музам древних эллинов? Если древние понимали во всем действенном объеме это служение и приложения в жизнь этих прекрасных начал, то нам-то разве не будет стыдно, если мы в предрассудках и в ханжестве обрежем все лучезарные крылья огненно сверкающих ангелов.
Когда мы предлагаем этику как школьный предмет, как предмет наиболее увлекательный, обширный, полный созидающих начал, мы тем самым предполагаем и преобразование вкуса, как защиту от безобразия.
Андромеда говорит: "И я принесла тебе Огонь". И древний эллин вслед за Эврипидом понимает, какой этот Огонь и почему он так драгоценен. Мы же в большинстве случаев будем твердить эти вдохновляющие, ведущие слова как фосфорную спичку. Мы наклеили высокое понятие Фосфора - носителя Света на спичку и зажигаем ею наш охладевающий очаг, чтобы сварить похлебку на сегодня. А где же оно завтра, это светлое, чудное Завтра?
Мы забыли о нем. Мы забыли, потому что мы утратили поиски, утратили утонченный вкус, который устремляет нас к улучшению, к мечтам, к сознанию. Мечты для нас сделались снами преходящими, но ведь неумеющий мечтать и не принадлежит к жизни будущей, не принадлежит к роду человеческому с высоким образом.
Даже та простая истина, что мечта о будущем есть первое отличие человека от животного, уже превратилась в трюизм. Но сам трюизм сделался не общепринятой истиной, как должно было бы быть, но стал синонимом истины, о которой не следует думать. Тем не менее, несмотря ни на что, даже во время самых больших трудностей не отложим мысль о воспитании вкуса, не отложим мысль о предмете живоносной этики. Не забудем об искусстве мышления и будем помнить о сокровище сердца.
"Некий отшельник оставил свое уединение и вышел с вестью, говоря каждому встречному: "Имеешь сердце". Когда же его спросили, отчего он не говорит о милосердии, о терпении, о преданности, о любви и всех благих основах жизни, он отвечал: "Лишь бы не забыли о сердце, остальное приложится". Действительно, можем ли обратиться к любви, если ей негде пребывать? Или где поместится терпение, если обитель его закрыта? Так, чтобы не терзаться непреложными благами, нужно создать для них сад, который откроется среди осознания сердца. Станем же твердо на основе сердца и поймем, что без сердца мы шелуха погибшая". Так заповедуют Мудрые. Так заповедует Агни Йога. Так и примем, и приложим.
Без неустанного познавания прекрасного, без неутомимого утончения сердца и сознания мы сделаем и законы земного существования и жестокими, и омертвелыми в человеконенавистничестве. Иначе говоря, будем способствовать самой низменной гибели.
Сказано!
Римляне говорили: "Sub praetextu juris summum jus saepe summa injuria; suaviter in modo fortiter in re". "Под предлогом правосудия строгое применение закона часто являет самую ужасную несправедливость. Будь мягок в определении меры наказания, но суров в исполнении".
Свободно и уверенно воспримем Красоту!
Нам предстоит сохранить все традиции искусства и ввести их в обыденную жизнь. Откуда же еще возьмется благородство духа? Из чего же еще произрастет человеческое достоинство? Откуда же еще снизойдет понимание широкого сотрудничества и взаимного доверия? Из того же самого неисчерпаемого источника блистательного благословенного творчества. Жизнь преобразуется достижениями культуры. Как это и бывает в периоды узкого материализма, мы с трудом постигаем, что именно эти достижения станут движущей силой человечества. Свет истины един и врата, ведущие к нему, поистине интернациональны и доступны для всех ищущих его. Темнота допустима лишь на время сна, а не для того, чтобы человечество находилось в спячке и не совершенствовалось на протяжении миллионов лет.
Это не трюизм мыслить и взывать о помощи к культуре. Всеми средствами без ограничения следует вносить накопления наших сердец в чашу культуры. Сказано, что мы приближаемся к эпохе огня. Сколько удивительного принесет эта стихия, если сумеем осознать ее и применить благожелательно. Зажигая факел духа, разве не прекрасно думать, что и в других странах сияют такие же факелы? Такое понимание сотрудничества усилит и возвысит наши искания. Еще неизвестно, что более ценно, видеть друзей обычным зрением или ощущать их в духе сердцем. Но очень важно понять, что Чаша Грааля, Чаша Культуры, пополняется бесконечно и что, сердечно сотрудничая, наши друзья вносят в нее свои лучшие духовные достижения.
Леонардо заповедал:
"Тот, кто презирает живопись, презирает философское и утонченное созерцание мира, ибо живопись есть законная дочь или, лучше сказать внучка Природы. Все, что есть, родилось от Природы, и родило, в свою очередь, науку о живописи. Вот почему говорю я, что живопись внучка Природы и родственница Бога. Кто хулит живопись, тот хулит Природу.
Живописец должен быть всеобъемлющ. О художник, твое разнообразие да будет столь же бесконечно, как явления Природы! Продолжая то, что начал Бог, стремись умножить не дела рук человеческих, но вечные создания Бога. Никому никогда не подражай. Пусть будет каждое твое произведение как бы новым явлением Природы".
В истории записаны разнообразные замечательные достижения Леонардо да Винчи во всех областях жизни. Он оставил поразительные математические записи, исследовал природу полета, проводил медицинские исследования и слыл выдающимся анатомистом. Он изобретал музыкальные инструменты, изучал химические составы красок, любил чудеса естествознания. Он украшал города прекрасными зданиями, дворцами, школами, библиотеками; он строил огромные военные казармы, создал один из лучших портов на Адриатике и проложил глубокие фарватеры, основал крепкие форты, конструировал военную технику, разрабатывал военные планы. Его деятельность была многогранной.
Но, несмотря на все эти замечательные достижения, он остался в памяти всего человечества как художник - великий художник. Разве это не истинная победа искусства?
"Воистину, воистину, Красота есть Брахман! Искусство - Брахман. Наука - Брахман. Все Славное, все Значительное, все Великое есть Брахман".
Так воскликнул индусский святой, выходя из великой Самадхи. Придет новое понимание красоты и мудрости.
Великий Свами Вивекананда говорил так: "Разве вы не видите, что кроме всего прочего я - поэт? Кто не способен чувствовать красоту и величие искусства, того не назовешь истинно религиозным человеком". "Неуважение к искусству - сродни сорнякам невежества".
С давних времен, возможно с XV века, в Россию пришла легенда, в которой Христос провозглашается высочайшим хранителем красоты. Перед вознесением Христа на небеса несколько трубадуров приблизились к нему и спросили:
"Господь наш Христос, на кого покидаешь нас? Как мы будем жить без Тебя?"
И Христос ответил им:
"Дети мои, я дам вам золотые горы, серебряные реки и прекрасные сады, и вы будете насыщены и счастливы".
Но приблизившись к Христу, святой Иоанн сказал:
"О Господи, не давай им золотые горы и серебряные реки, ибо не знают они, как уберечь их. И если кто-то богатый и сильный нападет на них, то отнимет золотые горы. Дай им только Имя Свое и прекрасную песнь Твою и заповедай, что перед каждым, кто примет песни, позаботится и охранит певцов, откроются врата Рая".
И ответил Христос: "Так и быть, я оставлю им не золотые горы, а песни мои; и тот, кто примет их, найдет врата в Рай открытыми".
Рабиндранат Тагор завершает книгу "Что такое искусство?" следующими словами:
"В искусстве наша внутренняя сущность шлет свой отклик наивысшему, который являет себя нам в мире Беспредельной Красоты, поверх бесцветного мира фактов".
И нет другого пути, мои друзья, разбросанные по странам мира. Возможно, мой зов достигнет вас и соединит нас невидимыми нитями красоты. Я обращаюсь к вам, я призываю вас; во имя красоты и мудрости объединимся для борьбы и труда.
В дни Армагеддона помыслим о вечных ценностях - краеугольных камнях эволюции.